– Да уж, ты странный.
Дом грез по частям медленно собирался вокруг меня, и в какой-то момент я ощутил кресло под собой, почувствовал першение в горле. Солнце по-прежнему светило, голуби все еще ворковали, я был в Лондоне, и Маман в ярком халате металась вокруг меня, как упавший воздушный змей. Щипало в глазах. Я чувствовал тошноту и головокружение.
– Кажется, я еще ни разу не путешествовала с клиентом так далеко. – Чистя инструменты, она продула трубку – и та тихонько загудела, как рог. – И от этого не было так мало толку. Ага, все идет своим чередом… – Отработанным движением она схватила жестяное ведро как раз в тот момент, когда я наклонился вперед, и мой желудок скрутило. – Возможно, дело в деньгах, – продолжила она, поглаживая меня по голове, пока я сотрясался от рвоты. – Возможно, тебе следовало бы заплатить… впрочем, это тебе не по карману. Выходит, что бы ни болтал Сол, когда что-то достается бесплатно, оно уже не радует, мм?
IV
Взгляните-ка на меня. Я Робби, а не Роберт. Мои пальцы испачканы чернилами после работы на складе, в моих карманах – присвоенные деньги, на мне почти такой же красивый жилет, как у Сола. Взгляните на меня, на Сола, а еще на Мод, которая переминается с ноги на ногу, в удивительно изысканной розовой юбке и позвякивающих на запястьях браслетах. Наступил праздник Середины лета, мы собрались у мусорных баков между двумя доходными домами на Докси-стрит, передаем друг другу одну на всех сигарету и наблюдаем за проезжающими трамваями, обсуждая безумный план: как бы прыгнуть, чтобы доехать на одном из них до ярмарки в Большом Вестминстерском парке.
– Вам, ребята, легко говорить… я-то никогда так не делала. И к тому же я в юбке!
– Я тоже не делал. Откуда мы знаем, что это вообще получится?
– Ну, сами решайте. – Луч полуденного света озаряет улыбку Сола. – Конечно, можно просто взять и сесть в трамвай…
Нет, немыслимо. Я втягиваю побольше воздуха через влажные ниточки табака и передаю сигарету Мод. Конечно, я должен поступить так, как говорит Сол, и Мод тоже, хотя руки у нее дрожат, пока она затягивается, и уже одно это заставляет меня относиться к ней с большей симпатией. Мимо грохочет еще один трамвай. Потом исчезает из вида, и остается лишь залитая солнцем суета Докси-стрит да трамвайная линия; глубокий металлический желоб шириной в шесть дюймов, внутри которого, дребезжа и клокоча, вертится дивосветный металлический трос.
Мод решается первой. Выждав затишье в потоке транспорта, она срывается с места кружевной пулей и становится над рельсом, широко расставив ноги. Затем наклоняется и локтями приподнимает юбку. Бросается обратно – о чудо, все пальцы на месте. Зато блестят.
– Ты не говорил, что эта штука грязная!
– Быстрее, Робби, – теперь твоя очередь!
Словно во сне, я срываюсь с места, уворачиваюсь от тележки и чуть не сбиваю велосипедиста, чтобы в конце концов оседлать трамвайную линию, чувствуя, как вокруг роится Докси-стрит. Я чувствую движущийся металл, беспокойные частицы масла и эфира, которые с шипением и грохотом мечутся, разгоняемые неутомимыми машинными домами – город усеян ими, словно восклицательными знаками из дыма. Но фокус в том, чтобы не думать, а подчиниться еще не иссякнувшему стремлению – чем бы оно ни было на самом деле – и помнить, что Сол и Мод наблюдают. А потом дело сделано, и я бегу обратно, опрокидывая мусорные баки, а Сол мчится в противоположном направлении. Когда я осмеливаюсь взглянуть на свои руки, оказывается, что у меня по-прежнему есть ладони и пальцы, а не сочащиеся кровью обрубки.
– Едет!
Трамвай, покачиваясь, движется сквозь толпу прогуливающихся, устремившихся на праздник Середины лета горожан, из-под его брюха вырываются черные языки дивосветного пламени и белые искры. Один, два, три вагона, все в честь особого дня до отказа набитые вспотевшими пассажирами, – и когда появляется последний, мы уже орем как ненормальные и уворачиваемся от встречного транспорта, чтобы запрыгнуть на заднюю часть удаляющегося трамвая, которая оказывается вдвое выше и грязнее, чем я рассчитывал, а еще у нее есть уклон и нет выступов, за которые можно ухватиться, иначе трюк, который мы пытаемся провернуть, не получится. И все равно мы цепляемся, повисаем над бегучим рельсом и бормочем себе под нос звуковой круг, который репетировали все утро, не веря в успех. Мои ладони как будто приклеились к заклепкам, и даже необходимость дышать не заставит меня прервать литанию. Мы держимся и поем, распростертые на корпусе трамвая, а пути виляют туда-сюда, и Докси-стрит демонстрирует нам сияющие, свежевымытые тротуары – от суеты Середины лета даже камни мостовой зарумянились и покрылись испариной, – а потом без всяких поворотов или перерывов в уличном движении Докси-стрит перестает быть Докси-стрит и становится сперва Чипсайдом, а в конце концов – Оксфорд-роуд. Вывески, здания, крыши над высоченными окнами, само небо – все как будто становится выше и шире в набирающем силу сладостном потоке богатства. Благоухающий магазинными товарами и полиролью для латуни воздух Норт-Сентрала окружает меня и подхватывает, пока я цепляюсь за трясущуюся заднюю часть грязного трамвая. Здесь возвышаются часовни малых гильдий, серо-белые или золотистые, со шпилями и куполами; старинные церкви, разграбленные в Век королей и восстановленные с эфирированными скульптурами и засовами во имя Господа, который, когда мир изменился, вместе со всей остальной Англией сделал лучший и наиболее очевидный выбор – вступил в гильдию и стал гильдейцем.
Мы спрыгиваем на станции «Норт-Сентрал – Конечная», удираем от воплей трамвайщика и в конце концов оказываемся посреди внезапных и потрясающих лугов, огромных залитых солнцем скоплений деревьев, воды и скульптур. Переводим дух, и Мод осматривает внушительные маслянистые пятна спереди на своей юбке. Я озираюсь. Величайшие из всех гильдейских дворцов на бульваре Вагстаффа довлеют над серебристо-белыми аллеями невероятных деревьев, демонстрируя монументальные купола; медь, серебро и стекло мерцают в сиянии светила по-над реками цилиндров, канотье и детей на закорках.
– Ну же, Робби, на что ты уставился? – Сол потащил меня сквозь толпу. – Ради бога, это всего лишь здания! А это всего-навсего парк. Мы пришли сюда повеселиться или как?
Но дело было