– Вот те раз! – удивился он. – С чего ты это взял?
– Ну, сетью ловим, фонариком лучим, – смущённо ответил я.
– Да какое ж это браконьерство? – удивился дед Илья. – Я, ребятки, тут всю жизнь сетями ловлю да острогой бью, а рыба, как видите, не перевелась. А на тех речках, где старатели золото моют, рыба за одно лето вымирает. Вот они-то, старатели, настоящие браконьеры и есть. Или вот, к примеру, наши очистные сооружения за Сталинским мостом. Туда ведь вся канализация с города по огромной трубе идёт. Уж не знаю, чего они там очищают, да только вся эта грязь с отстойников прямиком в реку идёт. Деревья люди рубят, болота осушают, мазут, да нефть, да химию всякую в реку льют. А посмотри, что на городском пляже делается – бутылки разбитые, пакеты целлофановые. Много народа трудится, чтоб рыбу загубить, а крайним остаётся рыбак с сетью и острогой.
Дед Илья замолчал, подсек и вытащил из воды крупного хариуса. Положив рыбу в садок, поменяв короеда и забросив удочку на прежнее место, продолжил:
– Наш брат рыбак тот браконьер, кто всю реку сетями запутывает, рыбу мешками ловит да продаёт. Или тот, кто молодь истребляет сетью-трёхстенкой. Динамитом глушит, электроудочкой, зазря рыбу переводя. А если для еды, для души да без жадности – самому поесть, друзей угостить – это не браконьер. Сеть да острога – добрые снасти. Ловите без жадности да не слушайте никого.
Я на всю жизнь запомнил слова деда Ильи. Сеть и острога с той весны стали моей любимой снастью. И по сей день ловлю рыбу сетями и бью острогой. Добываю немного, не больше, чем иные на спиннинг или на удочку. Не пользуюсь китайскими трёхстенками-путанками. Ячею подбираю крупную, чтобы не ловилась молодь. И, несмотря на то что способы такой ловли считаются браконьерством, мне не стыдно ни перед людьми, ни перед своей совестью.
Вечером мы засобирались обратно. Близилась ночь, а мы всё искали и складывали свои вещи в рюкзаки. Дед Илья во время наших с Максом суетливых сборов стоял, опершись о ствол лиственницы, смотрел на зимовьё и шевелил губами, неслышно говоря о чём-то. А когда мы упаковали наконец вещи, произнёс:
– Лодку я вам, ребятки, за так отдам и сети тоже. Не могу я с вас деньги брать. И избушку свою на вас оставляю, пользуйтесь, мне уже ни к чему.
Мы поблагодарили деда Илью, но к нашей радости примешивалась грусть.
Переплыв протоку, мы сдули лодку и направились в город. Наступила ночь. Тропа на мари была хорошая, твёрдая. Подо мхом был ещё лёд с зимы, и ноги не проваливались. Но шли мы медленно. У нас с Максом были тяжёлые рюкзаки с лодкой и другим скарбом. А дед Илья хоть и шёл налегке, но часто останавливался, то хватаясь за сердце, то потирая ногу выше протеза.
На Лебяжьем озере мы сделали большой привал, дед Илья достал трубку и задымил. Светила луна – большая, жёлтая, с загадочными тёмными узорами кратеров. Эвенки-орочоны считали, что луна – это зеркало, в которое смотрится хозяйка Вселенной и рода человеческого Энекан Буга, а кратеры – её расплывчатое отражение. Луна освещала неподвижную гладь озера, кривые чахлые лиственницы на его берегу и дальние серые силуэты сопок. В лунной дорожке плыла, удаляясь от нас, ондатра. И я вдруг отчётливо осознал: медицина с её клизмами, инъекциями, скальпелями и зажимами совсем не моё призвание. Моя жизнь – тайга с серыми сопками и лиственницами, луна и бесконечный космос, в котором она невесомо плавает. Моя жизнь – это таёжная избушка, сеть на протоке и морозное дыхание весенней ночи. Я знал, что, бросив медицинские курсы, огорчу мать и наши отношения с ней испортятся навсегда, но я уже принял решение.
– Я тоже ухожу с курсов, – сообщил я Максу.
Друг понимающе кивнул, дед Илья кашлянул.
А где-то там, за сопками, блестела светом фонарей Тында, и до неё было ещё далеко. Там ложились спать люди. У них были наборы мягкой мебели, телевизоры, деньги на сберкнижке и шторы на окнах. У нас была бескрайняя тайга, блестящие льдинки звёзд над головой, озеро и ондатра, плывущая в лунной дорожке.
Глава VIII
Хозяин Медвежьего озера [29]
Избушки не всегда разбросаны по тайге равномерно. Бывает, что на сотни километров простирается дикая тайга без признаков человеческого присутствия. А бывает, что несколько зимовий, особенно рыбацких, лепятся одно к одному на расстоянии звука ружейного выстрела. Дед Илья не сказал нам, что в километре от острова Тополиного – на другом берегу протоки – есть ещё одно зимовьё, в котором почти безвылазно живёт странноватый, замкнутый и нелюдимый таёжный отшельник. О нём мы узнали сами. Случайно…
В июне Макс заканчивал восьмой класс и сдавал выпускные экзамены, поэтому вырваться в тайгу не удавалось. Но в конце месяца, когда друг получил аттестат и со школой было покончено, мы тронулись на остров Тополиный. Для рыбака счастье отправиться на реку с ночёвкой или на несколько ночёвок подряд. Но наше счастье было ещё больше. Поскольку нас ничего не держало в городе, мы подготовили лодку и сети, подаренные дедом Ильёй, запаслись продуктами и вознамерились переселиться на остров Тополиный на всё лето с редкими визитами в город для пополнения запасов. До озёр мы добрались на попутках, а дальше забрасываться пришлось пешком. Тропа до Тополиного долгая, поэтому вещи, снаряжение и продукты носили в два захода. На заброску ушёл целый день.
Продукты у нас не отличались разнообразием. Имелось три буханки чёрного хлеба на первое время, пять килограммов муки, десять килограммов крупы и макарон, много соли, сахара и чая. Основной же пищей должна была стать пойманная нами рыба.
Только на зимовье выяснилось, что с чаем у нас большие проблемы.
– Серёга, а ты какой чай покупал? – спросил Макс, выкладывая маленькие квадратные пачки из моего рюкзака и удивлённо и презрительно разглядывая их.
– Самый дешёвый, – ответил я. – Денег мало было, я экономил.
– Я же тебе говорил брать чёрный листовой грузинский, – иронически улыбаясь, напомнил Макс.
– А я и взял листовой грузинский, – как ни в чём не бывало ответил я, не чувствуя подвоха.
– Да, но ты забыл слово «чёрный»! А это очень важное слово на этикетках с чаем.
– Так это и есть чёрный, – беспечно ответил я, – наверное…
– Это зелёный чай, Серёга! В погоне за дешевизной ты купил двадцать пачек зелёного чая! – рассмеялся Макс.