Но разница между чёрным и зелёным чаем оказалась неизмеримой, как между пломбиром и обычным снегом, как между петушком на палочке и застывшей древесной смолой, как между арахисом в сахарной глазури и маленькими речными камушками: внешний вид и тактильные ощущения вроде бы одинаковые, но гастрономические качества и количество питательных калорий абсолютно разные. Мы заваривали в котелке по две-три пачки зелёного чая, но у полученной прозрачной субстанции не было ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Вместо чая мы пили сладкую кипячёную воду с нежнейшим, едва уловимым букетом скошенного сена.
– Если высушить и заварить гилюйскую тину, то чай ароматнее и крепче был бы, – морщился Макс, отхлёбывая диетический напиток, изобретённый для худеющих женщин, верящих, что с его помощью можно сбросить несколько лишних килограммов и устроить наконец личную жизнь.
Помучившись, мы выкинули оставшиеся пачки в костёр. С тех пор я не люблю и не понимаю вкус и смысл зелёного чая.
Отсутствие чёрного чая – это единственное, что омрачало нашу отшельническую жизнь на острове Тополином.
Утро начиналось с того, что мы спускались от зимовья к протоке и плыли на лодке проверять сети. Дождей давно не было, река обмелела, и рыба лезла в сеть хорошо. В протоке ловились щуки и крупные чебаки.
Ещё одна сеть – с самой крупной пятидесятипятимиллиметровой ячеёй – стояла на Гилюе, в бездонной тихой яме за перекатом. В первую ночь в эту сеть запутался таймешонок. А потом попадались крупные холодные пятнистые ленки – по одному или по два за ночь.
Щук и чебаков мы варили и жарили. А ленков и таймешонка ели малосольными, почти сырыми – так они были вкуснее. Хариуса почти не было. Он поднялся в верховья и расселился по мелким холодным горным ручьям.
Если сети забивало илом, мы снимали их, сушили, чистили от грязи и мусора и ставили на прежнее место. Днём заготавливали дрова для печки и костра, разбирая завал, который намыла река неподалёку от зимовья. Дни проходили спокойно и размеренно.
Однажды утром, набирая воду в котелок, я заметил на другой стороне протоки, выше по течению, человека. Он пробыл на берегу несколько минут и скрылся в лесной чаще.
– Просто рыбак, – отмахнулся Макс, когда я ему рассказал об этом.
Но на следующий день человек появился снова. До него было далеко, и нельзя было определить, чем он занимается. Мне показалось странным, что незнакомец возится всё время на одном месте, в самой безрыбной части протоки, да и то всего несколько минут.
Всё утро мысль о странном рыбаке не давала мне покоя, и после обеда я предложил Максу отправиться в это загадочное место на лодке.
Приплыв, мы не увидели ни сетей, ни закидушек, зато обнаружили тропу, уходящую в лесную чащу.
– Тут часто кто-то ходит, – сказал Макс, – тропа набитая.
Было интересно выяснить, кто приходит к реке. Оставив лодку на берегу, мы двинули по тропе. Натоптанная дорожка вскоре вынырнула из густых пойменных зарослей тальника и побежала, петляя чёрной лентой, по широкой пустоглядной мари с редким угнетённым лиственничником. Мы шли, а тропа всё не кончалась. Макс предложил возвращаться, как вдруг впереди замаячила синяя гладь озера.
Берега открывшегося перед нами водоёма были топкие, заросшие редкой травой. Но в том месте, куда вывела нас тропа, находился сухой взгорок, на котором росли высокие, несвойственные для этих сырых мест сосны со светлой, медового цвета корой. В этот сосновый пейзаж органично вписывалась большая, крепкая избушка из толстых неошкуренных стволов лиственниц. Перед избушкой стоял вкопанный в землю стол с лавочками, неподалёку валялись цинковые и пластмассовые вёдра, а также пустые винные и водочные бутылки. В дверь по-индейски был воткнут топор.
– Ничего себе, – шёпотом произнёс Макс. – У нас под боком соседи живут, а мы и не знаем.
В избушке никого не было и царил хаос. На земляном полу и под нарами росли грибы-сыроежки с крупными красными шляпками. Повсюду были разбросаны вещи: спальные мешки, телогрейки, лохмотья одежды. На столе возвышалась гора грязной посуды с остатками позеленевшей еды, по которой ходили, потирая лапки, сытые, довольные жизнью мухи. Пахло перегаром, плесенью и кислой сыростью. Надо всем этим хаосом вилась и жужжала мошкара. Избушка казалась нежилой, заброшенной, как будто люди в спешке покинули её несколько дней назад.
– Странно, – сказал Макс, оглядывая беспорядок и не решаясь переступить порог, – тут давно никого не было, но ты ведь видел рыбака вчера и сегодня утром.
Не успел он договорить, как за избушкой послышался слабый стон. Мы бросились туда и увидели человека, лежащего на спине без сознания, с безвольно раскинутыми в стороны тонкими плетями рук и ног. Человек слабо шевелился и стонал. Он был невысокого роста, со свалявшейся светло-рыжей копной волос на голове, которые напоминали болотную кочку с пожухлой травой. Лицо обросло неопрятной щетиной. На незнакомце были до колен подвёрнутые болотные сапоги, зелёные брюки и грязная растянутая майка. Открытые участки тела искусали комары, и кожа покрылась коростами.
Человек застонал громче, а потом вдруг стал неестественно извиваться и биться головой о землю. Лицо его побледнело, на нём проступили крупные синие пятна, сомкнутые губы окрасились в фиолетовый цвет, из-под них пошла пена. Макс подскочил к незнакомцу и, повернув его на бок, начал трясти, пытаясь привести в чувство и не давая ему захлебнутся пеной.
– Он пьян! – испуганно крикнул Макс. – От него водкой несёт! Это приступ, нужно спасать!
Макс передал мне несчастного, сбегал к зимовью и вернулся с вёдрами и алюминиевой ложкой, которую протянул мне:
– Разожми ему зубы и не давай биться головой, а то расшибётся! И смотри, чтоб он не повернулся на спину, иначе захлебнётся! Я за водой! Я мигом!
– Ага! Хорошо! – суетливо ответил я.
И Макс побежал к озеру.
Мне было трудно удерживать взрослого человека, бьющегося в припадке. Я с трудом справлялся с ним, пытаясь ложкой разжать ему зубы. Зубы у него были чёрные, источенные, напоминающие пеньки на старом таёжном горельнике. Они шатались и держались ненадёжно. Разжимая его челюсти, я случайно сломал ложкой один передний зуб, и он выпал. Но зато появившаяся брешь позволила мне глубоко просунуть столовый прибор в рот несчастного и, провернув его, разжать челюсти. Рот раскрылся, из черноты утробы обильно полезла пена. Вскоре вернулся Макс с двумя вёдрами воды и одно за другим вылил на незнакомца. Пена перестала идти. Прекратились судороги. Человек открыл глаза. Посмотрел на нас пластмассовыми глазами куклы, а потом