– Ты его видела пятнадцать минут! Ты ничего не знаешь о моем брате, не говори тогда, что я к нему несправедлива. Вообще тупость какая-то, я ухожу.
Она берет книгу и встает.
Но я не хочу, чтобы она обижалась и уходила, мы же только-только помирились, к тому же мне хочется еще когда-нибудь посмотреть на паука. Я встаю и иду за ней.
– Нет, погоди, ты права, – говорю я ей, хотя так и не думаю. Я знаю, что братья и сестры на самом деле любят друг друга, даже если постоянно ругаются или дерутся.
– Я все равно пойду, – говорит Катка.
– Подожди, я покажу тебе осиное гнездо. – Мне хочется ее порадовать.
– Меня осиные гнезда не интересуют.
– Но оно правда прикольное, вот увидишь.
Мы смотрим друг на друга, наверное, Катке тоже не хочется снова ссориться, или не знаю. Во всяком случае, она неожиданно соглашается:
– Давай, только по дороге на остановку, а потом я поеду домой.
Вот только Петр все еще спит. Катка говорит, что, наверное, не стоит оставлять его тут одного, приходится будить.
– Ты хочешь пойти с нами посмотреть на гнездо?
– Да, конечно, – говорит он, на лице у него отпечаталась трава.
И мы идем, вот только мне казалось, что оно немного в другом месте, приходится поискать. Я вроде бы запомнила деревья вокруг, но его как будто там просто нет. Потом все проясняется, когда мы находим упавшее гнездо на земле.
Я чуть не плачу из-за того, что оно упало и развалилось. Правда, гнездо все равно очень любопытное, и зато можно заглянуть внутрь. Мы с Петром тыкаем туда палочками, но внутри еще остались осы, так что лучше не стоит. Заберу его домой, когда все осы вылетят или погибнут.
Потом мы идем через парк на автобусную остановку, и я размышляю, удобно ли сейчас спросить у Катки, когда можно к ним снова прийти, или взять у нее телефон Ондры, чтобы я смогла с ним напрямую договориться. Но потом решаю, что, пожалуй, сейчас не лучший момент. Катка с Петром снова обсуждают лесную школу, а нам навстречу идет парень на костылях, он странно ходит, ноги у него кривые. Я наблюдаю за ним, потому что у него такие необычные ноги и мне интересно, как он на них ходит. Иначе я бы его вообще не заметила.
А когда мы проходим мимо, он гаркает на меня:
– Чего пялишься? – Я аж испугалась. Потом он оборачивается, за ним идут еще трое каких-то парней. Похоже, они его преследуют. Катка с Петром ничего не замечают, но я отчетливо это вижу.
А потом парень на костылях сворачивает с главной дорожки на узкую тропинку среди зарослей кустарника. А эти трое за ним.
– Погодите, – говорю я Катке и Петру. – Нам нужно вернуться. Там творится что-то неладное.
– Что?
– Кажется, там кого-то собираются избить.
Я смотрю на них: похоже, они предпочли бы идти дальше своей дорогой.
– Пойдемте, их тоже трое.
– А ты умеешь драться?
– Нет. Но если нужно, я хорошо кусаюсь.
– А я умею царапаться, – говорит Петр.
– Я ничего не умею и вообще не дерусь, – говорит Катка. Но мы все равно бежим туда, куда свернули парни.
Франта
Ф Я бы хотел быть роботом. Ну, может, не целиком, но с телом, как у робота. Я как-то видел в одном фильме, как парню вживили чип, который потом управлял его телом, сначала он был в инвалидном кресле, а потом смог нормально ходить. А главное, научился драться как суперниндзя, хотел бы я так. Фильм, правда, закончился тем, что этот чип потом полностью завладел человеком, и это уже было не классно, поскольку означало конец человечества. Фильм, конечно, был не для детей, но это неважно, я могу смотреть все что угодно, Михал это никак не контролирует, а мама тем более: она радуется, если у нее получается написать имейл на компьютере, она вообще в этом всём не шарит. В смысле в компьютерах.
Само собой, я понимаю, что таких чипов не бывает и что я останусь инвалидом навсегда, да мне и не на что жаловаться, я же хожу, пусть плохо и с костылями, но зато не в инвалидном кресле. Когда я прихожу в больницу на лечебную физкультуру и всякое такое или когда лежал на операции, я видел кучу людей в инвалидных креслах, даже совсем маленьких детей. Я видел, как они на меня смотрят, – они всё готовы отдать, чтобы быть как я. Я так смотрю на здоровых.
Но даже в те моменты, когда я понимаю, что мне еще повезло, я злюсь не меньше. Мама с Михалом постоянно пытаются что-то с этим сделать, даже водили меня к психологу, но я не стал с ним разговаривать. Я ни с кем не разговариваю. Это все ужасно несправедливо, и я хочу быть роботом.
Каждый раз, когда они распекают меня за очередную выходку, в конце концов приходят к тому, что мы все должны быть рады, что я вообще хожу, и мне следовало бы уже вести себя нормально. Но потом у них все равно заканчиваются аргументы. Потому что они сами видят, что не так уж всё радужно.
Потому что на самом деле я, конечно, не хожу. Не знаю, как это лучше назвать, но это точно не ходьба. Без костылей я падаю, левая нога вообще бесполезная, а правая немногим лучше. Лечебную физкультуру я терпеть не могу, она все равно не дает никаких результатов. Я тысячу часов делал всякие упражнения, и ничего не улучшается, хотя врачи говорят, что может. А уж операции я вообще больше делать не буду, это очень больно.
Я бы хотел посидеть дома и не ходить сегодня в школу. Но я не знаю, как это провернуть, потому что на прошлой неделе выяснилось, что у меня есть какие-то прогулянные уроки, и теперь за мной дома глаз да глаз. Разве что попробовать окунуть градусник в теплый чай, типа у меня температура? Да, попробую, все же так делают. Я встаю и пытаюсь найти градусник, но где он хранится, я не знаю, так что просто подхожу к маме и вздыхаю, как мне плохо.
Миша тут же говорит, что тоже не пойдет в школу, что ему тоже плохо.
– Ешь, пожалуйста, и оставь эти штучки, – говорит ему мама, а мне дает градусник.