Конечно, это не значит, что «Декларейшн» не был внушительным кораблем, отнюдь. Он был большим, крепко построенным и чрезвычайно мощно вооруженным. Против другого фрегата, против лягушатников или макаронников, я бы поставил на него и его команду в любой день. Вот только мерились-то они не с ними, верно?
Короче говоря, Купер и его дядя были правы. «Декларейшн» нуждался в совете от настоящего знатока — а достался им я! Эта мысль заставила меня перебрать в уме все, чему меня учили на «Фиандре», и я забеспокоился, справлюсь ли я с задачей обучить орудийные расчеты Купера. А потом я подумал о Люсинде, о ее прощании в слезах и шепоте мне на ухо.
— Я всегда буду любить тебя, милый! — сказала она. — Я знаю, ты не вернешься, потому что ты английский офицер, и у тебя есть долг…
Боже, как же меня удручала эта мысль! Люсинда была первой женщиной, которую я знал, любившей меня просто за то, какой я есть, без всякой на то нужды. И теперь я не только скучал по ней, но и от всех ее слов мне становилось не по себе.
Я сосредоточился на двух вещах, которые стали для меня большим утешением. Во-первых, Люсинда ошибалась. Я вернусь в Бостон, как только поход «Декларейшн» закончится. Мои документы на американское гражданство лежали в моем морском сундуке внизу, а вексель дядюшки Иезекии на пять тысяч долларов был положен на мое имя в бостонский банк. Вернувшись в Бостон, я распрощаюсь с морем и сколочу состояние на торговле. Может быть, куплю дом в Полумесяце Тонтины, и уж точно переманю Люсинду у Купера и заберу ее жить к себе. И тогда я буду трахать ее до косоглазия каждый вечер, а по воскресеньям — дважды.
— Мистер Флетчер! — раздался голос. Это был Купер со своими офицерами. Все они ухмылялись. — Вы меня не слушали, сэр! — сказал Купер. — Так вы присоединитесь ко мне в моей каюте или нет?
Раздался смех, и я понял, как глубоко я задумался о своих планах. Купер говорил со мной, а я не слышал; на королевском корабле мне бы за такое уши оторвали. Но привычка пришла на выручку.
— Есть, сэр! — ответил я не задумываясь и коснулся шляпы.
— Тогда будьте добры следовать за мной вниз, сэр! — сказал он и повел нашу процессию в большую каюту, оставив за главного нервного гардемарина.
Внизу он угостил своих офицеров из кают-компании бокалом вина: трех лейтенантов, мастера, а также хирурга, капеллана и комиссара — и меня.
Мое положение на борту «Декларейшн» было двусмысленным. В судовых книгах я был записан как мичман, поскольку даже влияние Куперов не могло обеспечить мне офицерский чин за две недели. Но у меня была каюта в кают-компании вместе с офицерами, и обращались со мной во всех отношениях так, словно я лейтенант. Более того, среди моих сотрапезников я пользовался авторитетом опытного морского офицера, коим они меня и считали. И никто из них не считал меня предателем. Американцы такие. Они так чертовски гордятся своей страной, что думают, будто иностранец, желающий стать одним из них, просто взялся за ум. В любом случае, на нижней палубе (они называли ее «жилая палуба») было с дюжину или больше британцев или бывших британцев, так что я не был в новинку.
Купер в одном из своих приступов щедрости снабдил меня личными вещами, включая синий мундир и треуголку. Так что и выглядел я соответственно. А что до матросни, то мой авторитет был при мне: шестнадцать стоунов веса, и когда я говорил «прыгай», они прыгали.
В большой каюте я снова вспомнил о деньгах Купера. У него была любая роскошь, какую только мог вообразить человеческий разум: патентованные серебряные лампы, качающиеся в кардановых подвесах, элегантная мебель, ковры, шторы и ряды книг на аккуратных полочках с медными поручнями, чтобы их не сбросило качкой. Перед широкой дугой кормовых окон, тянувшихся через всю каюту, стоял обычный длинный стол с дюжиной стульев для приемов или, как в этом случае, для совещаний с офицерами.
Я задумался, что станет со всем этим, когда «Декларейшн» будут готовить к бою. Капитан Боллингтон с «Фиандры» устраивал учебную подготовку к бою через день, и каждый раз всякая мелочь из его каюты отправлялась в трюм. Но тут я заметил, что в каюте Купера нет орудий. Это давало ему больше места и избавляло от беспокойства, но в Королевском флоте такое было бы немыслимо. Подобная забота об удобствах капитана считалась бы моральным эквивалентом того, чтобы семенить по Друри-лейн с кружевным платочком в руке и страусиным пером в заднице.
Видимо, янки смотрели на вещи иначе, потому что никто, казалось, не был удивлен.
*
Как только мы все расселись, Купер произнес речь. Все обычные слова о долге и родине, и о том, какие великие дела он совершит на этом корабле, если только небеса дадут ему шанс. Я все это слышал раньше и слышал после. Я и сам такое произносил, ибо в таких случаях это ожидается. Но я бы задремал, если бы не заметил, что один или двое из присутствующих (особенно мой старый друг Юстас Хант, который был первым лейтенантом) впервые по-настоящему ощутили на себе море, теперь, когда «Декларейшн» вырывался в бушующую Северную Атлантику с хорошим западным ветром в парусах.
Слава богу, морская болезнь не беспокоила меня после моего первого плавания, и одной из вещей, которые поддерживали во мне бодрость духа все эти годы в море, было удовольствие наблюдать, как мои товарищи по кораблю ей поддаются: сначала они потеют, потом сереют, потом зеленеют и, наконец, извергают все свое нутро в дань уважения отцу-Нептуну. В тот раз мистер Хант проходил все эти стадии так идеально, что я едва мог смотреть на него без смеха. Так ему и надо, этому салаге, у него