Вы не похожи на фабриканта, скорее на воина. Возможно, они вам пригодятся, если мы сойдемся с врагом на абордаж.
Хау.
И вот еще одно небольшое наблюдение о человеческой натуре. Хау я нравился, и потому он полагал, что я должен быть похож на него и жаждать убивать французов. Он также, должно быть, думал, что делает мне одолжение, помогая избежать моих низких торговых корней. Но если вы дочитали мои мемуары до этого места, то знаете, кого я считаю лучшим — воина или торговца.
Но вернуть их было нельзя, и намек был очевиден. Если дойдет до рукопашной, я не смогу улизнуть вниз и найти тихое местечко.
Тем не менее, я полагаю, мне следует быть благодарным (хотя я и не благодарен) за непревзойденную возможность увидеть события следующих нескольких дней. Ибо великая битва, свидетелем которой я вот-вот должен был стать, на самом деле была беспорядочной погоней в течение пяти дней с 28 мая 1794 года по 1 июня 1794 года.
С 26 мая до восхода солнца 28 мая Флот Канала нес все паруса и тяжело двигался на север, к точке рандеву лягушатников. Впереди шла завеса фрегатов, а за ними — грозная линия линейных кораблей. В течение этих нескольких дней было немало контактов с другими судами, включая отбитие части голландского конвоя из Лиссабона, который был захвачен французским флотом. Голландцы были вне себя от радости, что их освободили, и передали всевозможную информацию о флоте Вилларе-Жуайёза. Среди прочего была и радостная новость (для каждого человека в британском флоте, за одним исключением), что лягушатники настроены на ближний бой и яростную схватку.
Но что за вздор это был! 28-го, в половине седьмого утра, наши фрегаты наконец-то заметили вражеские паруса. Это был не Зерновой конвой, а сам Брестский флот. И они не хотели драться! Лягушатники были с наветренной стороны от нас, что давало им легкий выбор — вступать в бой или нет, ибо в морском сражении под парусами наветренный флот может легко обрушиться на врага, но ему приходится идти против ветра, чтобы уйти. В то время как подветренный флот может легко уйти по ветру, но должен идти против ветра, чтобы атаковать.
Полезно думать о наветренной и подветренной сторонах как о подъеме и спуске с горы. Корабль, идущий по ветру, подобен человеку, бегущему с горы. Корабль, идущий против ветра, — наоборот. Для большого неуклюжего флота кораблей с прямым парусным вооружением следует представлять себе очень крутую гору и людей, обремененных тяжелыми рюкзаками. Так что, пытаясь сблизиться с французами тем утром, корабли Хау карабкались «в гору» и во многом зависели от того, решат ли французы спуститься к нам.
К десяти часам утра флоты уже видели друг друга, и лягушатники, казалось, смело шли нам навстречу. На борту «Куин Шарлотт» боевой дух поднялся, и все надеялись на бой еще до ужина.
Если не считать их пяти фрегатов, поскольку фрегаты не участвуют в линейном сражении, у лягушатников было двадцать шесть кораблей, ровно столько же, сколько и у нас, но некоторые из их кораблей были крупнее наших, а большинство — лучше на ходу, то есть, несмотря на скверное мореходное искусство их лягушачьих команд, сами корабли были построены лучше. А флагман Вилларе-Жуайёза, «Монтань», был колоссом о 120 орудиях, поистине великолепным кораблем, вызывавшим зависть у каждого британского офицера, который на него смотрел. Более того, у лягушатников было еще три корабля первого ранга, каждый по 110 орудий, против наших трех 100-пушечных. И не только это, но и корабли, номинально равные по числу орудий, не были равны на самом деле. С нашей стороны самым тяжелым орудием было 32-фунтовое, в то время как у лягушатников эквивалентом было 36-фунтовое французской меры, стрелявшее ядром весом в 38 британских фунтов! Есть еще много подобных сравнений, все в пользу месье Лягушатника, но и тех, что я перечислил, вполне достаточно, чтобы вы поняли суть.
Сразу после десяти, когда лягушатники были в девяти или десяти милях от нас, они привели к ветру левым галсом и легли в дрейф. Громовые крики «ура» прокатились по британскому флоту, когда стало видно, что французы выстраиваются в боевую линию.
Представьте себе нитку жемчуга, лежащую на столе. Потяните за концы, пока она не выпрямится. Теперь представьте, что каждая жемчужина — это двух- или трехдечный корабль, и вы поймете, что такое боевая линия. Флотам приходилось сражаться именно так, потому что огневая мощь каждого корабля была сосредоточена почти исключительно на борту.
Классическое линейное сражение заключалось в том, что две линии жемчужин маневрировали бок о бок, так чтобы у каждой жемчужины была пара в другой линии, которую можно было бы разнести в окровавленные, почерневшие от дыма обломки.
Битвы, в точности подобные этой, происходили много раз на протяжении веков. Особенно против голландцев в 1600-х и начале 1700-х годов, ибо голландцы — народ доблестный и мореходный, который никогда не уклоняется от боя. И если бы у янки был линейный флот, я не сомневаюсь, что они бы выстроили свои корабли бок о бок с нашими точно так же. Наконец, чтобы отдать должное лягушатникам (что я делаю нечасто, ибо им мало что причитается), старый Королевский французский флот тоже знал свое дело в этом отношении. Но красные республиканские лягушатники — это совсем другое дело.
28 мая 1794 года еще не было ни одного сражения между британским и французским флотами с начала войны в предыдущем году. С нашей стороны каждый, от лорда Хау до самого сопливого юнги, просто рвался в бой с французами. Это правда, я был там. Я видел это своими глазами. И потому, когда французы выстроились в боевой порядок, радость была безграничной.
Но лягушатники так и не спустились на нас. Они топтались на месте и перестраивали свою линию, пока мы напрягали каждый рангоут, чтобы догнать их. Хау расхаживал, рыча на все подряд, и в половине второго он послал летучий отряд из своих самых быстроходных кораблей вперед флота, чтобы они сделали, что смогут. Наконец, час спустя, когда стало очевидно, что негодяи намерены удрать, он дал сигнал к общей погоне.
Перестрелка с арьергардом лягушатников началась около трех часов пополудни, а около шести часов вечера произошло самое яростное столкновение между нашим 74-пушечным «Беллерофоном» и огромным трехдечным «Революсьонером». При сильном ветре и оживленном море пороховой дым быстро рассеивался, и с «Куин Шарлотт» нам было все видно. Не имея никаких обязанностей, я мог делать