– Я тоже беспокоюсь из-за него. То, как он смотрит… что говорит… всегда неожиданно. Но кто знает, что ему пришлось вынести? Он-то не рассказывает. А если и рассказывает, мы не понимаем…
– Наверное, этот разговор состоялся бы в любом случае.
– В смысле?
– Если бы мы с тобой… – Ральф опять схватил платок, и Мэрион подождала, пока приступ закончится. – Если бы мы с тобой… если бы… – Он никак не мог договорить.
– Кажется, я тебя понимаю, – сказала она в конце концов. – Клейд не в том возрасте, когда родители могут рассчитывать, что дети будут вести себя должным образом.
– Выходит… наши дети неизменно нас разочаровывают?
– У тебя есть другие дети, Ральф. Тебе виднее. – Она отодвинула тарелку и подумала, что была к нему чересчур строга. – Я хотела сказать…
– Не надо, Мэрион. – Ральф поднял худую руку, признавая капитуляцию. – Ты, в сущности, права. Хотя на деле все обстоит шиворот-навыворот. Несомненно, родители разочаровывают детей, но еще больше – самих себя. И это… – Подавив очередной приступ кашля, он поспешно глотнул вина. – Это труднее всего вынести.
Принесли еще еды. И вина. Благодаря ему Ральф повеселел. Даже через это обширное пространство, покрытое тканью, она почти ощущала исходящее от него тепло.
– Состояние равновесия, которое сохранилось в этом доме, просто поразительно, – говорил он. – Такое ощущение, что Владычица жуков была права и он действительно ждал нас. И врожденная адаптация. Знаешь, все, что мы внесли в ту вычислительную машину, до сих пор там. Даже мы с тобой. И Клейд. Все разрозненные кусочки нашей жизни здесь вновь стали единым целым. Тебе не кажется, что мы обязаны не упустить этот шанс?
Мэрион кивнула, хотя и гадая, какой именно шанс он имел в виду.
– Мэрион, я действительно сожалею о том, от чего отвернулся, когда покинул это место. Мои решения были неправильными. Теперь я это понимаю. Наверное, всегда понимал. Единственное, что у меня осталось, – эта теория. Данные никуда не делись. Мы поработали лучше, чем думали. Нам просто не хватило навыков, чтобы все расположить в нужном порядке. Но благодаря моей учебе – я, кстати говоря, ее ненавидел – теперь эти навыки у меня есть. Все было не зря. Знаешь, я уже перестал верить в судьбу. А теперь верю. И я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.
– И что же?
Она предположила, что речь пойдет о Клейде. Ральф воображал странные вещи по поводу сына, считая, что его судьба – стать гильдейцем, причем, если сложится, не рядовым, ведь по меньшей мере сам Ральф считал его членом клана Мейнеллов.
– Э-э… – Ральф, почувствовав ее настороженность, обнажил в понимающей улыбке расшатанные зубы с усохшими деснами. – Я просто хотел попросить, чтобы ты забрала с собой все, что сможешь, из моей… нашей… работы касательно врожденной адаптации, когда покинешь Инверкомб. Я не прошу тебя свернуть горы, Мэрион. Интуиция подсказывает, что после войны мир окажется более готовым принять эту теорию.
– Сделаю, что смогу. – Не было смысла твердить, что он справится и сам; ложь – негодная помощь умирающему. – Но, по правде говоря, я не знаю, с чем мы столкнемся там, за пределами Инверкомба. И как долго все это продлится.
Огоньки свечей наклонились. Неужели под сенью метеоворота только одна Мэрион чувствовала приближение неминуемой бури? Увы, Ральф в той же степени, что все эти как бы горничные и как бы лакеи в униформе не по фигуре, неуклюже звякающие бокалами и сбивающие края тарелок, увлекся фальшивой нормальностью.
– Я бы очень хотел, чтобы мне хватало сил исследовать сады и спуститься к берегу, но все данные здесь. Здесь есть библиотека и сведения о погоде, которые записывались автоматически все прошедшие годы, а еще – записи рабочих, которые сюда приезжали. Времена года в Инверкомбе, несомненно, чередуются очень причудливо. На протяжении последних сменниц, если тебе интересно знать, потеплело.
– Разве можно обратить времена года вспять?
– За осенью не следует лето, если ты это имеешь в виду.
Где-то в глубине особняка послышался мелодичный звон часов.
– Такая мощь, – проговорила Мэрион, – и столько эфира. Кто же за всем этим стоит?
Ральф пожал плечами, похожими на вешалку.
– Я не знаю. Впрочем…
– Что?
– Я просмотрел кое-какие записи. Они тоже фигурируют в памяти вычислительной машины, где-то на заднем плане. Эфирщики ушли отсюда не из-за войны. Они ушли раньше. А потом случился колоссальный выброс энергии. Почти весь эфир, который они извлекли, очистили и, судя по всему, никак не зарегистрировали, был израсходован одним махом. – Он замолчал.
– Ну? Что же случилось?
– Это… – Ральф не закашлялся, но сжал в кулаке последний носовой платок. – Это случилось в день Падения. В день, когда рухнула Доклендская станция.
– И никто не обнаружил след, ведущий сюда?
Ральф покачал головой.
– Инверкомб был частной собственностью моей гильдии. И к тому времени здесь уже никого не было. Никаких свидетелей. Попытки вернуть оставшийся эфир признали чересчур дорогостоящими и опасными.
– Кто признал?
– Моя мать всегда брала на себя ответственность за принятие важных решений по поводу управления имуществом Гильдии телеграфистов. – Его пальцы сжимались и разжимались на носовом платке. – Ее подпись – последняя в документах…
Когда трапеза закончилась, Ральф пробормотал что-то насчет желания проводить Мэрион; когда они шли по главной лестнице, он прислонился к изогнутым перилам, словно хотел передохнуть, да там и остался. Она знала, что он, скорее всего, допоздна просидит у вычислительной машины и в конце концов заснет. Если, конечно, он вообще спал по ночам. Спальня, в которой Ральф провел то безвозвратно утраченное лето, формально по-прежнему принадлежала ему, однако он ее сторонился, пусть комнату и привели в порядок, убрали морской мусор и проветрили.
Огонь в камине озарял теплым светом широкую, аккуратно заправленную кровать в ее собственной спальне. Шторы были задернуты, но не совсем ровно, и Мэрион поддалась желанию пересечь устланный ковром пол, чтобы их расправить; когда она это сделала, они колыхнулись в ее сторону, влекомые холодными пальцами ветра, пронесшегося над бухтой Кларенс. Ночью было видно тусклое свечение внизу. Инверкомб казался застрявшим во времени, как позолоченные, изукрашенные птичками часы, которые тикали, хотя их стрелки не двигались. Она бы с куда большим удовольствием поселилась в своей прежней спальне для прислуги, но ту комнату заняла одна из женщин, исполнявших ее прежние обязанности. А эта спальня, конечно, была прекрасна.
Множество прекрасных английских особняков подверглись разграблению во время войны. Сама Мэрион с деловитым ликованием, которое теперь понимала намного лучше, шла по их коридорам, требуя немедленно убрать гобелены и нагромождения ненужной