– Вы знаете, что Кира исправляет у Бориса должность письмоводителя? – молвила Сашенька, смеясь и выходя с гостем в сад.
Троекуров довел их до первой аллеи и вернулся в кабинет…
Княжна сидела за его письменным столом и, низко опустив голову над бумагой, дописывала какое-то составленное ею циркулярное предписание волостным правлениям.
Он прошел позади ее кресла, остановился на миг, заглядывая машинально сверху, через ее плечо, на ее писанье… и тут же поспешно отодвинулся, шагнул к своему дивану и опустился разом в каком-то изнеможении… Вид ее тонкой, нежной до прозрачности шеи, с бесчисленными колечками волосков, кудрявившихся на ее затылке, кинулся ему как вино в голову… Он судорожно прижал руку к векам, как бы с тем чтоб изгнать из мысли неодолимое искушение…
Так прошло несколько минут.
Она дописала, перечла, оглянулась и, поднявшись с места, подошла к дивану со своим отпуском в руке:
– Прочтите, хорошо ли так?..
Рука ее мгновенно опустилась… Не принимая протянутого ею листа, недвижно и безмолвно глядел на нее во все глаза Троекуров… И что говорили они ей теперь!..
Никогда еще в жизни не билось у нее сердце так, как забилось оно в груди ее в эту минуту.
– Что же… не нужно? – пролепетала она, стараясь одолеть себя и отворачиваясь взглядом от этих глаз. – От этих прожигавших ее глаз…
Он… он уже не владел собою.
– Скажите мне одно, – зашептал он в свою очередь путавшимся от волнения языком, – вы решились? Да?
– «Решилась»? – повторила она. – На что?
– Вы знаете… Недаром же вы… Я никогда еще не видал вас такою… И его также. Вы этого хотели, да? С какою целью? Вы всю жизнь презирали кокетство и вдруг так, здорово живешь, стали бы это проделывать!.. Нет, признайтесь, вы послушались ее… моей супруги; она уверила вас, что «так надо», что счастие и правда только в этом, что само небо посылает вам этого человека…
– Не она одна, – молвила неудержимо Кира, – сами вы давно ли говорили мне то же?
– Я?.. Я говорил, да, – вспомнил он, – говорил, когда…
– И хорошо делали, – перебила она его, – ваш долг был так говорить мне на случай, что «этот человек» действительно думает обо мне…
Он в свою очередь не дал ей договорить:
– Если в вас было тогда еще сомнение на этот счет, – пропустил он сквозь стиснувшиеся зубы, – то сегодня вы, кажется, имеете полное право его отложить. «Суровый славянин», очевидно, сдается на всех пунктах: он объявил громогласно сейчас, что чувствует себя готовым воспринять обещанную ему «проповедь»… A проповедь Александры Павловны известно куда бьет!..
Надменно и горько в то же время зазвучал голос княжны:
– A если б это бы и так, если б он действительно имел намерение… a я бы «решилась», что бы вы могли сказать на это?
Глаза его загорелись как два пылающие угля.
– Что? – вскликнул он, задыхаясь. – Вы не видите что? Но видите, что я не хочу… не могу отдать вас никому… что я люблю вас безумно…
Вся кровь мгновенно кинулась в голову Киры – и так же мгновенно отхлынула; мраморно-бледная, вскинула она свои зеленые глаза на Троекурова и, как привороженная, не была уже в состоянии оторвать их от него.
Слово было сказано, сомнений не оставалось – он любил ее… Все минувшее – страх, предчувствия, борьба, которую она в течение всего этого времени вела со своим собственным чувством, весь этот прием холодности и равнодушия, чтобы заставить его забыть мгновенный порыв неодолимой нежности, – все это разлеталось как дым пред этим словом. Он любит ее, любит!.. Вот она жизнь… вот настоящие, как говорит он, «счастие и правда»!.. Да, это, это, – и ничто другое на свете!..
Но с тем же гордым выражением отшатнулась чрез миг голова ее назад; тонкие ноздри затрепетали и расширились, словно вызывая на бой какую-то невидимую силу…
– Знаете ли вы, – медленно произнесла она, – на что вы идете, говоря мне то, что вы сказали?
Он ответил ей взглядом, горевшим какою-то беззаветно страстною отвагой.
– На все! – промолвил он коротко.
Она вздрогнула.
– Вы губите жизнь… и не одну, – добавила она чуть слышно.
– По тому, чем я жертвую, судите о том, что вы для меня!..
Он схватил ее руки и, притянув к себе, прижался пылающим лицом к ее ладоням, покрывая их бесконечными поцелуями…
Голова ее безвольно наклонилась… Она коснулась его лба оледенелыми губами… и вдруг вырвалась и отбежала.
– Нет, нет!.. Я завтра же уеду отсюда!..
Он кинулся к ней, охватили ее стан, прижал его до боли в груди:
– Без меня ни за версту, – прошептал он замирающим голосом, – со мною туда, где никто в мире нас не отыщет!..
– Оставьте меня… Оставь! Идут!.. – могла только выговорить она…
XV
Candor dat viribus alas1.
Шум чьих-то шагов доносился действительно из соседней с кабинетом библиотеки.
Княжна – под нею, казалось ей, дрожала земля – едва успела дотащиться до прежнего места, упала в кресло пред письменным столом и, опершись о него локтями, уронила голову на сложенные руки…
Дверь отворилась.
– Василий Григорьевич Юшков, – доложил, входя, слуга.
И за докладом, не ожидая зова, вбежал – ворвался старик-смотритель. На нем, как говорится, лица не было. Седые всклокоченные волосы разлетались во все стороны, из-под опухших красных век большие голубые глаза его блуждали как у безумного, грудь вся колыхалась от дыхания, не находившего словно себе выхода сквозь судорожно-спертое горло…
Только что сам успевший овладеть собою Троекуров был поражен этим видом.
– Василий Григорьевич, что с вами? – вскликнул он, поспешно идя к нему навстречу и высылая знаком слугу из комнаты.
– Я… я к вам… Как к спасителю… – мог только выговорить тот, сгинаясь весь, как человек, готовый упасть.
Борис Васильевич подхватил его под мышки, подвел к дивану, опустил его.
– Успокойтесь, ради Бога… Воды, вина не хотите ли?..
Он протянул руку к колокольчику.
– Я сейчас принесу, – молвила Кира, пробужденная как ото сна из своего оцепенения отчаянием, сказавшимся в этом голосе, – тут лишних не нужно…
– Ах, ваше сиятельство, княжна, – пролепетал старик, – извините, я вас не видел…
Но она уже вышла из кабинета и вернулась чрез миг со стаканом воды и флаконом флердоранжа.
Он выпил, отдышался несколько… Она приняла у него стакан…
– Несчастие?.. У Павла Григорьевича? – спрашивал его между тем невольным шепотом Троекуров.
Он качнул утвердительно головой, приподымаясь в то же время, по неизменной привычке почтительности, чтоб отвесить княжне благодарственный поклон.