В дверь постучали, хотя кабинет был открыт. Соня заходит, держит кружку как щит. Лицо упрямое, щеки всё ещё румяные, то ли от пончикового бунта, то ли от того, что только что объявила при всём отделе: «У меня ПМС».
Честно? Я до сих пор слышу это в голове. Не потому, что слово новое. Потому что она сказала это при всех, выставив меня тираном. И в этот момент я очень ясно понял: мы живём в разных вселенных. В моей всё измеряется повторениями, весами и процентами жира. В её ещё и болью, гормонами, настроением, которое скачет, как мой пульс на последнем забеге, и ей приходится с этим работать и при этом считать наши долбаные отчёты. Возможно я слишком перегнул?
— Проходи, — говорю спокойно.
Она садится на край стула напротив. Кружку ставит перед собой, пальцы переплетает, как будто боится её уронить. Смотрит на меня снизу вверх.
— Значит так, — начинаю я по привычке. — Мы сейчас не будем обсуждать… — короткая пауза, — физиологические детали. Я слышал, принял. И да, понимаю, что тебе может быть хуже, чем обычно.
— О, прогресс, — тихо усмехается.
— Не доводи, — автоматически бросил. — У нас вопрос другой. Сотрудник, который устраивает сахарную вечеринку в бухгалтерии, против общих правил. Это проблема.
— А сотрудник, который забирает у людей еду и публично в чате объявляет правила — не проблема? — парирует. — Я, кажется, не одна, у кого глаз в этот момент дёрнулся.
Я смотрю на неё. Молчит, но во взгляде явно прослеживается «я не сдамся». Броня на броню. Я привык, что люди либо прогибаются, либо ломаются. Она торгуется.
— Ты лицо компании, — произношу, наконец, то, что крутилось в голове весь этот день. — Даже если ты сидишь в бухгалтерии, тебя всё равно видят: сотрудники, клиенты, партнёры. Уже все видят, между прочим. Видео со степа смотрела?
Щёки вспыхивают ещё сильнее.
— Я видела только уведомления «ты отмечена в сторис» и «вас прокомментировали: “горячий босс и сладкая бухгалтерша”», — бурчит. — Я не просила эту славу.
— Никто не просил, — киваю. — Но она пришла. Всё, что попадает в сеть, работает на нас или против нас. Сейчас на нас. Ты в кадре живая, смешная, неидеальная и при этом не сдаёшься. Людям такое нравится.
— То есть, — сужает глаза, — я, оказывается, реклама?
Я пожимаю плечами:
— Ты одна из тех, кто формирует образ «Pulse». Да.
Она несколько секунд молчит. Видно, как внутри крутится какая-то шестерёнка. Потом поднимает на меня глаза и с абсолютно серьёзным видом выдаёт:
— Хотите рекламу — платите.
Я не успеваю удержать реакцию. Настоящий смех выходит из меня неожиданно, как рывок в конце спринта — коротко, громко, с настоящим выдохом. Меня самого это удивляет. Челюсть расслабляется, плечи тоже, будто с них кто-то снял штангу.
Соня смотрит так, будто увидела НЛО.
— Это что сейчас было? — прищуривается. — Вас кто-то потряс? Или я попала на скрытую камеру?
— Это… — я всё ещё непроизвольно улыбаюсь, — называется «я посмеялся».
— Ничего себе, — она откидывается на спинку стула. — Так вы умеете. А я думала, у вас при рождении сразу встроили режим «строгий судья» без опции «человек».
Это уже её очередь попадать в яблочко. И да, немного больно, потому что близко к правде.
— Не обольщайся, — возвращаю себе хоть какой-то вид строгости. — Судья есть. И он сейчас обсуждает твой пончиковый бунт.
— Хорошо, давайте так, — она складывает ладони на столе. — Вы хотите, чтобы я была «лицом компании» живым, смешным. Не витринной Барби, а человеком, на которого нормальные женщины посмотрят и скажут: «Если она смогла, то я тоже». Верно?
Я молча киваю.
— Тогда давайте договоримся, — продолжает. — Я хожу на ваши тренировки. Я не устраиваю ежедневный карнавал из пончиков в отделе. Но вы перестаёте делать из сахара беду. Без шейминга. Без этих ваших публичных «в чёрный список». Мы взрослые люди, у нас у всех есть дни, когда без сладкого хочется кого-нибудь побить. В моём случае — вас.
— Принято, — отвечаю.
— И ещё, — добавляет она и поднимает палец. — Если я уже «реклама», как вы говорите, то за это платят. Не обязательно деньгами. Можно…
Она делает паузу, явно перебирая в голове варианты.
— Можно чем? — спрашиваю, чуть наклонившись вперёд.
Мне действительно интересно, что там у неё за логика и что же она по итогу предложит.
— Нормальной кухонной зоной, например, — выдаёт. — Без этого микроскопического чайника и куска стола, где мы толкаемся локтями над быстрозавариваемой лапшой. Маленький холодильник, пара шкафчиков. Уголок, где сотрудник может поесть как человек. Диванчик бы еще.
Я, если честно, ждал чего угодно: просьбы о премии, выходных, абонемента на массаж. Не про кухню. И не в такой формулировке.
— Ты хочешь… кухню, — уточняю.
— Я хочу, — она смотрит прямо, — чтобы если вы уже так упарываетесь по здоровому образу жизни, людям было где его реализовывать, а не только слушать лекции. Нормальное место, где можно разогреть гречку, а не скрываться с пончиком в туалете. Это, на минуточку, тоже про бренд. Но у вас почему-то «сотрудник» заканчивается там, где заканчивается зал. Дальше — только пресс и отчёты.
Да. Попадает. Чётко. Я откидываюсь в кресле, перевариваю.
Она делает вдох и добавляет, уже мягче:
— И да. Одно официальное послабление для женщин раз в месяц. Вы взрослый мужчина, управляете сетью, но при этом делаете вид, что у нас все тела одинаково работают каждый день. Это просто… не честно.
Я чувствую, как внутри что-то сдвигается. У меня всегда была жёсткая линия: «тело = механизм, с ним можно договориться дисциплиной». Но этот механизм мужской. Мой. Настроенный через спорт, армию, развод. Я никогда особо не задумался, что у них другая механика. И что они приходят на работу и тренировку, иногда уже на исходе сил, и всё равно тянут.
— Хорошо, — говорю наконец. — Кухню я подниму с владельцами. Можем выделить угол, поменять чайник, поставить микроволновку и нормальный холодильник. Условие: там не будет постоянного стола «шведский стол из тортиков».
— Раз в месяц можно, — сразу оговаривает она.
— Раз в месяц день «легального сладкого» для тех, кому