Акбилек стала узнавать его: ноги измазаны глиной, острая верхушка белой шапочки увенчана перьями филина, по сох калиновый, обтянут сухим рубцом, в кольцах и колокольчиках, позвякивает, при нем же гадательная лопатка ягненка, с шеи свисают четки пророка Хизра, на боку нож, ноздри раздуваются, грудь нараспашку, кадык торчит, предплечья оголены, пальцы вытянуты, настороженно нахмурен, борода торчит пучками, расслабился, но бдит острее… Он, раз увидишь, завсегда узнаешь, — тот самый Искандер.
Кто же он, дервиш Искандер? Опасен ли он для Акбилек? И пока он осторожно передвигается к ней, попробуем рассказать, что за человек этот Искандер.
Нет на свете колдовских дорожек да горных перевалов, не исхоженных Искандером. Возьми хоть Усть-Каменогорск, хоть Боровое, хоть Семипалатинск, хоть Каркаралы — везде оставили след его голые ступни. Видел он и паровоз, и пароход. Даже песнь сочинил по такому поводу: «По-о-рахот-ау, по-о-ррахот!..».
Дома у Искандера нет. Куда приткнется к вечеру — там и приют ему. Расщелина какая, овражек поросший, полуразвалившаяся могильная старая стена ему жилье. У него-то и родичей
никого. Его родня — все казахи. Нет у него и скотинки. Все его состояние перед вами. К вещам он равнодушен. Дашь денежку, вот и приз, на который он устроит в первом же ауле борьбу, бега для детишек, Бродит он без сумы, не берет ни сладостей, ни сытного куска, ему дашь поесть что-нибудь, и он доволен. Придя к людям, прошествует на самое почетное место и возгласит: «Аллах — истина!» — выдаст на выдохе нечто нечленораздельное, постучит кругом, посохом поводит туца-сюда и уйдет прочь. Отдаст любому свои перламутровые бусы и перья филина. Впрочем, выпрашивают у него украшения все девицы да невестки.
Искандер неспособен к обману, не ведает, как можно лгать, никогда не думает о человеке плохо. Старших называет и отцами, и дяденьками. А к женщинам обращается: «мамка», пусть даже это только юная невестка в чужом доме. Весь род людской у него «дитятки мои», ни на кого никогда не повышает голоса. Ничего не отвечает обидевшему его человеку, только покачает головой.
Бывает, просят его:
Дуана, постращай вот этого озорника.
Отвечает, погладив провинившегося ребенка:
Оставь дитятко, моего хорошего, не пугай, не пугай!
Больше всех Искандер обожал детей. Явится Искандер, так детишки за ним вереницей, не отстают от него до самого его ухода. И собаки особенно отмечают его; правда, следуют за ним, лая и рыча. Идет, размеренно переставляя посох, и даже если какой пес вцепится зуба-1 ми в палку, ни за что не ударит животину. А если дети заняты учебой, то Искандер спешит поздороваться за руку с учащим их муллой, дети тут же сами вскакивают и тянут к дервишу свои ладошки. Искандер отпрашивает учеников у муллы и дает им волю. Иногда он остается ночевать в ауле, сядет на корточки у какого-нибудь дома вечером и протягивает согнутую правую руку торчащему, как правило, возле него малышу, и давай его туда-сюда вертеть-валить. Такая у него борьба. Ребятам интересно, выстраиваются в очередь на схватку с ним. Свалится мальчик, руку его отпустит и говорит: «Э, силач, упал», — а если тот устоит на ногах, то: «Э, силач, ты победил».
Искандер верит всему, что ему скажут. «Говорят, такой-то хочет видеть тебя, хочет, чтобы ему уголь принес из города», — говорят дервишу, а он: «А-а, вот как», — и отправляется к названному имяреку. В лютые зимние дни Искандер прошагал пятьдесят верст к какому-то шпану Исакаю, таща на своей спине к нему мешок с углем, был такой случай. Причем ходит он, рыхля пе сок или снег, босиком, такая уж душа у него, что нога его никогда не знались ни с какой обувкой.
Что Искандер любил, так похвалу. Скажи ему: «Уважаемый дуана, говорят, вы с пароходом соревновались?» — отвечает, довольный: «О, отец, было такое дело». Он и с иноходцем, и с запряженными в арбу лошадьми бегал наперегонки. Утверждал, что ни от кого не отстал. Бегу-честь — вот и все, чем мог он похвастаться, но видевшие его бег уверяли, что разве в скачках на длинные дистанции он оказывался позади коней. Бывало, взбредет ему в голову, так давай носиться у аулов наравне с жеребцами две-три версты. А спросишь: «Дуана, как ты не устаешь?» — отвечает: «О, Бог силы дает».
Так и носится Искандер, нигде не ища покоя. Зайдет по пути за порог какой, воскликнет: «Истинный!» — молитвенно ладонями проведет по лицу, и уже нет его.
Он не гадает, не предсказывает судьбу. Уверяет: «Грех это», — и головой покачает из стороны в сторону. Впрочем, не скажешь, что он был усерден в молитвах. Иногда во время намаза пройдет без омовения своих черных пяток к молящимся мусульманам, пристроится рядышком. Особенно-то ничего не произносит из сур Корана, но губами шевелит, что-то вроде как бы про себя читает. Время от времени возгласит: «Истинный!» — да издаст тоскливый звук, и все.
Болтать Искандер не горазд, ответы его коротенькие. А заговорит, то может и стишком ответить. Если хозяин дома вдруг скажет: «Дуана, нет у нас барашка для угощения», — то от него услышите такую скороговорку, к месту или не к месту:
Э, если вам не дан баран,
Значит, мудрость вам дана.
Мудрость ваша всем видна,
Значит, праздник свыше дан…
Никто не видел Искандера недовольным, с оттопыренной губой, как ни взглянешь на него: приветлив, улыбчив. И никто даже не задумывался над тем, отчего он такой, как оьется сердце в его груди, какая кровь течет в его жилах, какая энергия движет его тело. Только и тыкают ему: «Дуана, дуана», — да заметят: «Такой может все». Жизнь
Искандера — тайна. Конечно, Искандер человек. Но что за человек?..
Пожалуй, вот и все, что можно было рассказать о том, кто встретился Акбилек. Дервиш, подойдя к ней, произнес:
А, дитя мое, лучик мой, дорогая… Ты откуда?
Акбилек, не зная, что и ответить, смутилась, поникла.
Дяденька дуана… я… я… аксакала Мамырбая… — и замолкла.
Стыдно было ей признаться, что была под русским, хоть и помимо воли своей… отмолчаться тоже нельзя, что-то нужно сказать. Потерла лобик, захлопала ресницами и потупила в землю глаза… Пробормотала:
Я дочка аксакала Мамырбая… заблудилась… теперь аул свой найти не могу…
Дуана не стал интересоваться, как и когда она заблудилась.
Е-е, дитя мое… потерялась? Мамырбай, Мамырбай, Тауирбай, Суырбай… знаю, знаю…
возьму с собой, пригляжу за тобой, приведу домой, — и протянул ей руку.
Обрадованная тем, что