На ногах Бекболата ничего приличного — ободранные башмаки, одет в желтый халат с брезентовым воротником, голова повязана белым платком, тащится, подрагивая, как продрогшая в воде мышь, мимо доктора.
Врач спросил: «Куца собрался?» — впился в него глазами и, видимо, вспомнив, что сам разрешил больному встать, произнес: «Ладно, шагай дальше», — и подмигнул ему.
Ковыляния по больничному коридору и больничному двору, видать, чуть укрепили коленные суставы Бекболата, и тело все вроде окрепло.
Бекболат, приоткрыв ворота, выбрался на улицу. Век бы не видеть больничные углы и ветхую постель, пропитанную невыносимым запахом лекарств, перед глазами — сверкающий всеми красками день, воздух — звенит, а лишь взглянул на голубое небо, так словно заново родился, сам лицом посветлел и мысли прояснились, повеселел, взял да и двинулся в родные места. Так захотелось увидеть поскорее своих. А если о делах сердечных, вспомнилась Акбилек. «Я вот свет божий увидел, поправился. А какие страдания терпит она? Выплакивает в неволе глаза? Или убили ее русские? Или обнимает русского? Или они все разом…» — спешил и встал, как на краю крутого бездонного обрыва, все тело охватил зуд, на верхушке сердца словно оборвалась нежная жилка. Как стала рана чуть затягиваться, эти мысли не покидали его ни днем ни ночью, и чувствовал он под собой пропасть, и сердце сотни, тысячу раз разрывалось, но в этот раз сердцебиение как-то по-иному ощущалось. Вновь он мысленно видел Акбилек, но в бескрайней степи, наполненной вольным и беспечным течением живого мира, мимо реальности виделась она ему цветущим стебельком.
В больнице Бекболата два-три раза навестил Толеген, обходительный, складный парень. Придет и спросит сочувственно: «Как рана? Как себя чувствуешь? Как аппетит?» — вел разговор только об этом. Толеген как-никак — родной брат Акбилек, что смущало Бекболата и мешало ему спросить о ней. А тот сам не заговаривал о сестренке. Пытаясь окольными вопросами выведать хотя бы что-то, Бекболат расспрашивал его о том, что люди нынче говорят, но Толеген отвечал просто: «Да в общем все как прежде… Ничего такого особого не слышно…» — и об Акбилек ни словечка. «Ну что за тип, неужто так и не съездил, не проведал отца? Ведь мать убили его родную, сестренку похитили, должна же и у него душа болеть. Или такой он на самом деле? Очерствел, что ли, здесь в городе? Какой прок от такого сына бедному отцу?» — думал Бекболат, глядя на него, но как бы ни беспокоили его эти мысли, не стал ни в чем его упрекать. А тот поговорит еще с лечащими врачами, заглянет на прощание и уйдет опять. Была, мол, се стренка, да вся вышла. «Что ему нужно от меня? Что он тогда ходит?» — ломал себе голову Бекболат, так и не поняв, что это за человек такой, этот Толеген. Эта его скрытность заводила Бекболата в тупик и вьгзьгвата неясные опасения.
Теперь вставшему Бекболату особенно нетерпелось как можно быстрее узнать все, что случилось с Акбилек… У кого и как? Встретится ли какой-нибудь казах? Вчера с постели показалось, что в коридоре прошел казах, мелькнул в проеме двери и исчез. «Интересно, кто такой? Как он зде сь очутился? Впрочем, разве нет в природе казахов, заходящих к докторам?» — и, опираясь на стеньг, побрел следом, миновал угол… Добрел до задней двери больницы… а там на ступеньках сидят двое в лисьих треухах и беседуют о чем-то. Наткнувшись на них, Бекболат обрадовался:
— Ассалаумалейкум!
Казахи повернули головы и бросили на него острые взгляды. Один из них, как и положено казаху, ответил на приветствие. Другой же, обутый в русские сапоги и одетый в отлично сшитый чапан смугляк — тот еще подарочек! — сверкнул задиристыми глазами и оттопырил губу. Над гладеньким, как луковица, лицом нависает аккуратный черный мат ахай. Бекболат поздоровался еще раз. Тот нехотя ответил на приветствие, словно говоря: «Тебя-то кто звал?» С появлением Бекболата казахи замолчали. Но скоро, думаю, им самим стало неудобно: обладатель сапог спросил имя у Бекболата. Услышав, как его зовут, парень заговорил приветливей:
— А, так это вы тот самый Бекболат? Присаживайтесь, — и подвинулся, приглашая сесть. — Вы ведь тот, кого недавно подстрелили?
Бекболат спросил:
— А вас я знаю?
— А я Блестящий из такьгровских, — ответил парень таким тоном, словно всем на свете должна быть знакома его блестящая физиономия, усмехнулся и погладил чисто выбритую голову, подчеркивая особую значимость своего блеска. — А его зовут Мусатаем, родня нам.
Бекболат сказал Блестящему:
— Е, кое-что вроде слышал о тебе.
Блестящий дернулся и тут же впился в него глазами:
— И что же вы обо мне слышали?
Бекболат с чуть заметной заминкой ответил:
— Слышал, что грамотный, шустрый парень.
На эти слова Бекболата Блестящий ответил:
— Слышал, небось, как мы схватились вот из-за слез народных с Абеном Матайиным? Что будет — один Аллах знает, — и резко вытянул шею, как ястреб, завидевший уточку.
Бекболат сделал вид, что понял его:
-Е.
«Е!» — и ни звука больше.
Нашелся ворон на орла! Кто Абен, а кто он? Тот — лев, а этот — мышь. Баю Абену семь волостей смиренно в рот заглядывали. Не Абен разве ездил в Петербург и в го стях у самого царя побывал? Да как вздумал он биться с таким, с какого такого блеска своего, с какой такой силушкой? Несерьезный, видать, парнишка… вот и все, что пришло на ум. Но Бекболат не стал высказывать свою оценку заявленной схватки, он соскучился по другим новостям и стал осторожно выспрашивать о другом.
Блестящий был посвящен во все новости, слышал все сплетни, только уши распускай — так заливался. Язык не замирал. От его болтовни Бекболат стал обалдевать, душа вон. А тот все в одну кучу сыпал и сыпал: какая партия победила на выборах, кто взятки берет, кто дает, кто выставил свою дочь родную на выборах как приманку, чей скот, дом был разграблен, у кого дочь, жена сбежали, кто с кем рассорился-подрался, как воюют белые с красными, кто попал под суд,
на кого накатали жалобу, кого в газете пропечатали, кто сел в тюрьму, кто освободился,