Также в своем заявлении прошу: о ставить мое имя в тайне от Абена Матай-улы, гнев Матай-улы страшен, меня в покое не оставит.
Заявитель.
1920 год, 20мая».
Блестящий закончил читать донос, выпер вперед обличающий перст, ногтем безымянного пальца прочертил на бумаге:
Вот тут 15 фактов, 15 непотопляемых уголовных статей, хоть к заднице камень привяжи, в хвост и в гриву!
Откуда нам-то знать? Мы люди простые, - произнес Бекболат и развел руками, перепугавшись сам этой бумажки.
В те смутные годы его отец был с Абеном в ссоре. Причина ее заключалась в том, что не поладили они при дележе суммы, полученной от недопоставленных Колчаку 300 лошадей, вот и обиделся он на Абена. С тех пор не отозвался ни на одно его приглашение. Абен решил, что трус голову не поднимет, и при сборе 40 быков отнял одного и у Сейига. Сейиг не образумился. Тогда Абен стал поддерживать в противовес Сейигу его одноаульчанина Дурбеуила, сделал его важной фигурой. Сейиг не мог позволить начальствовать Дурбеуилу и организовал в ауле свою партию. Абен подначивал Дурбеуила. И тот, ссылаясь на долги Сейига перед кем-то, наслал на него милицию и отнял у него одну корову. Попытался Сейиг руками своего сына вернуть потерянное, да без результата. С тех пор пинки коленом от Абена только множились. Посягал даже на женщин его дома, на его земли, конокрадов насылал, что говорить — много чего неправедного натворил. Сейигу в борьбе с Абеном не на кого было опереться, открыто выступить никак не мог, и все! же поднапрягся и кое-как спихнул с поста волостного —* ставленника Абена — и на его место выдвинул городского сапожника-коммуниста. Сапожник хоть и коммунист, но все равно сапожник, хиловат оказался против Абена и слегка умом свихнулся. Плохеньким оказался волостсным — как легко его накануне с почтой обскакали. Историю эту Бекболат уже знал наизусть. Она ему была неприятна, но и отбросить ее просто так уже нельзя было:
Наш отец действительно недоволен был Абеном. Можно убрать его имя из этого заявления?
Блестящий ответил, рассчитывая на наивность приятеля:
Е, абсолютно можно, — заверил он, не вспоминая, что копия доноса давно отослана в органы. — Потому что Блестящий заботится о людях.
Но Бекболат уловил некоторую уклончивость ответа и решил устранить все недоговоренности:
А если это заявление уже отослано?
Е, это легко поправить. Найдем выход.
Будет правильно, если найдем, — вот и все, что сказал, хотя и не поверил полностью.
Недоверие к Блестящему имело свое оправдание. Да и как тут верить?
Блестящий — прогремевший аферист. Нет ни одной интриги, к которой он был бы не причастен. Начинал он толмачом у бая Абена. Знатную школу прошел у Абена, хватал все, что попадало под руку. И к краже государственных денег был причастен. У многих брал в «долг» — терпели, так все поставил. После переворота, как только скинули царя, занялся организацией выборов, развел дачу взяток. Бывало, приглашали его на той в его же честь, а он морду воротит, сами, мол, ешьте свое мясо: великую значимость свою демонстрировал. Отчего не покочевряжиться, когда тебе семь девиц ноги моют. Представляясь то «комиссаром», то «налоговиком», утверждая, что имеет приказ, мандат, собирал дань по всем волостям. Да что там говорить, приходилось ему и людей убивать, и воровать, и готовить подложные документы с поддельными печатями. Все, к чему он ни прикасался, рушилось, бедовало. Сто раз попадал в тюрьму, сто раз из нее выбирался. Врал и по-русски, и по-казахски одинаково ловко. Сколько он девушек завлек, развратил, бросил, ему жениться да развестись так же легко, как вывернуть шапку да надеть. Даже камень, брошенный ему в голову, лип к нему, бьешь его, а он лишь жиреет, как барсук. Сучит копытами, как жеребец, лоб выпуклый блестит, глазки играют, ноздри курносого носа подрагивают. Поджар, живчик, подлетает, как черт. Не усмотришь, как мелькают его руки, не уследишь, куда двинулся, сто масок на лице.
Бекболат с изумлением думал: «Надо же, и такие люди бывают! Да наверняка бессмертный Такой выживет и в ледяной стране. В любом случае надо выбраться из больницы, к людям, в степь, к казахам, а этот… пропади он пропадом! Только голову морочит!» — с такими мыслями Бекболат направился в больничную палату. В коридоре встретил врача без белого халата, наверное, уже собрался домой. И опять пристал к нему со старым вопросом:
— Когда меня вы отпустите?
— Завтра, завтра, — ответил доктор.
У Бекболата слегка поднялось настроение, прилег на койку, и снова мысли об Акбилек.
На следующий день в положенный час врач осмотрел его рану, присыпал ее белым порошком, вновь перевязал и дал разрешение на выписку. Бекболат снял больничный халат, оделся во все свое и снова вроде как человеком стал. Вышел на улицу, отряхнул борта чапана, повел плечами, подобрался, как птица, выскочившая из клетки, и, не оглядываясь назад, решительно зашагал прочь.
День облачный. Ночью дождило, в колее телег — грязь.
Знакомый город, знакомая улица. По ней идут, ее пересекают матушки, солдаты, площадь перед уездным Советом наполнена казахскими лошадьми…
Бекболат миновал два-три квартала и добрался до квартиры Толегена. Самого Толегена дома не оказалось, на службе. У плиты русская кухарка готовила обед.
— Аман, аман, — здоровается, узнавая…
— Е, не много ли мяса варите?
— Гости придут, — отвечала по-казахски, как могла.
— Какие гости?
— Комиссары собираются.
— Буду и я гостем, — произнес Бекболат, улыбаясь.
— Хорошо. Водки много, свинина есть, — пошутила.
— Брось, ешь сама свою свинину!
Кухарка рассмеялась. Бекболату хотелось о многом поговорить, но не с ней же… прошел из кухни в комнаты. Кухарка, недавно вымывшая полы, закричала:
— Эй, ноги вытри! — и схватила его за рукав.
— Е, отстань! Ноги чистые! — ответил Бекболат и, протянув по влажной тряпке,
лежавшей на пороге комнаты, подошвы сапог, прошел в нее.
Две чистенькие комнаты. Центр первой занимает большой стол. Вдоль него — стулья. В углу на вешалке висит одежда Толегена: двое брюк, одни из черного сукна, вторые из синей диагонали, шуба, брезентовый плащ, короткий камзол, стеганые штаны. И камзол и аульные штаны Толегену носить не к лицу. «Зачем он держит их?» — подумал Бекболат.
Посидел в этой комнате, разглядел, пощупал одежду, недоуменно покачивая головой: «Неужели все это он один надевает?», прошел в дальнюю комнату.
Между двумя