Удовлетворенно оглядев ошарашенную аудиторию, Акбала чуть погодя добавил:
Мы должны посмотреть на богачей и бедняков с этой точки зрения. Абен не один, Абенов много. Нам надо бороться с ними, возможно, это будет долгая борьба. Они тоже обладают возможностями, сил у них много. Умеют найти лазейки. У них агенты и в уезде, и по всей губернии, откуда нам знать, кто с кем связан пуповиной? Прежде всего мы должны очистить свои ряды от тех граждан, которыми руководят родовые связи, тут враждебное влияние. Если сами не будем чисты, ни с чем не справимся, — и замолчал, теперь окончательно — задул светильник.
Что ни говори, а мощное выступление выдал Акбала. Что мощно, то мощно, однако не всем товарищам оно понравилось. Особенно не пришелся по вкусу Жоргабеку и Тыпану лозунг «обострение классовой борьбы». Они ведь являлись сторонниками того самого отринутого третьего пути. Прикрывали казахские делишки. А Балтагпу, действительно бедняцкому сыну, противны были слова «не отнимать у баев пастбища и скот». И хотя внутренне он готов был возразить, но воздержался. Его задело то, что Акбала уже два-три раза отказывал ему в возможности поспорить, помимо этого его неприятно насторожило определение «бездарная молодежь». «Вдруг он и меня к ним припишет, лучше отмолчаться», — поостерегся Балташ.
Не успокоился лишь Жоргабек, давай сыпать вопросы про Маркса и капитализм да строительство социализма в одной стране и что казахам от этого?
Акбала полоснул взглядом Жоргабека, вскинул, выслушав его, брови и, старательно скрывая неприязнь, ответил:
Ваши вопросы требуют глубокого освещения. Я могу ответить на них и сейчас. Но в этот раз я воздержусь, потому что мы, во-первых, выпили, опьянели в какой-то мере, во-вторых, не думаю, что возможно в данный момент точно процитировать Маркса и Ленина. Мы эти вопросы рассмотрим поглубже позже. Впрочем, на них можно ответить и так. Если смотреть в корень вопроса, то мы никакую иную дорогу, чем ту, которую выбрал русский пролетариат, не найдем. Мы должны идти за ним, объединившись с ним, а не устраивать свою какую-то казахскую политику. Нет такой политики! Как и нет своей отдельной истории. Мы должны заниматься практической работой. Внимание следует перенести на классовую борьбу, а не делить врагов и друзей по признаку родства. Вы у нас знакомы с Марксом, отчего же у вас нет революционного настроя? — и притворно рассмеялся.
— Откуда вам знать, что у нас нет революционного настроя? — ответил вопросом на вопрос Жоргабек и тоже рассмеялся.
И вопросы Жоргабека, и ответы Акбалы звучали для Бекболата не понятней арабских фраз из Корана. Бекболату нет дела до капитализма-социализма, ему досадно, что заболтали, забыли об Абене и Мукаше. Что-то же надо делать с ними! И не понять джигиту — молодые комиссары только тем и занимались, что решали судьбу бая Абена и Мукаша. Что же поделать — мыслителем он не был, мыслил по-другому. Сидит Бекболат и от таких разговоров понять не может, кто он сам и на каком он свете. От нескончаемых слов у него окончательно окаменела голова, и он пошел подальше.
Выпавший ночью снег пушист до неправдоподобия. Безветренно, слабый мороз. Воздух, как стекло. От города, гулко цокая подковами, удаляются два всадника. Следы копыт словно воронки от взрывов — так разлетается снег! Загляденье! Цок! Цок! У поджарого гнедого с багровым оттенком — маленькая изящная голова, жилистые, как у кулана, ноги. Подхвостник укорочен, седло — ладное, стремена приспущены. Бледнолицый молодой всадник в войлочном плаще вжимает в бока коня колени, поглаживает круп камчой.
Конь рыжей масти второго всадника без седла. Объезжен, приноравливаясь к гнедому, держит ровный бег. Всадник вида простецкого, одежда поношена.
Кто из вас летел в седле, как ветер? Скакавший на коне знает: душа несется по небесам ко всем святым, хоть птиц зубами цапай!
Парень на гнедом сложил камчу и пристально вглядывается в завидневшиеся горные отроги.
— Уа, с ума сойти! Пороша — как заказали! Ух ты! — древком камчи по голенищу.
— Ничего не скажешь, — согласился его спутник.
— Беркута наловчили?
Недавно, с неделю-две…
— Сегодня бы и выйти!
Да что с порошей станет?
Не думаете о птице…
Заботился о беркутиной страсти Бекболат. Припоздавший в город друг с лошадьми, Акберген оправдывался: только-только узнали о его больничной лежке. Почаевничали и сразу в степь, к аулам. И надо же, перед дорогой густо выпал снег!
Бекболат владел беркутом и ястребом. Ловчих птиц своих не видел целый век! Спроси его, как полагается, при встрече о баранах — он тут же непременно сведет разговор к пернатым хищникам.
На днях отправился Акберген за зайцами — надо же кормить птиц, а оставшийся без присмотра беркут, скинув с глаз колпачок, кинулся на ручного лиса и сломал себе два маховых пера. «Ну надо же, ай!» Впрочем, если пригладить крыло, то как бы и не видно… Но ведь Бекболат, как всегда, переберет каждое перышко — и маховое, и кроющее на груди, и рулевое хвоста. Пришлось признаться. Бекболат рассердился.
Акберген — друг душевный Бекболата. Вместе росли. С первых шажков шли след в след друг за другом.
У Акбергена на плечах старая мать, жена и ни души больше, если не считать двух коров и лошадки. Поститься в священный месяц Рамазан начинает дома, а заканчивает у степного костра. Оттого как он и беркут-чи, и охотник, и певец, да и вообще отличный парень. Ему Бекболат доверял больше, чем кому-либо, больше, чем родному отцу. А как же иначе, ведь Акберген был посвящен во все его тайны. Через все прошли вдвоем с мальчишеских потасовок до первой любви к одной особе, тут и охота, и забавы, и голодали, и хохотали, и убивались, и выживали.
Лисенка Акберген выследил и поймал в голом ущелье — с версту. Карабкался по отвесной скале, чуть не так установишь ногу — лети прямо в пасть смерти, но добыл птенца беркута. Три дня с привязанным лисенком караулил у беркутиного гнезда, три ночи, околевая в трескучий мороз, спал там же,