— Я говорил жене: даже если кладовку переделать, мы сможем хранить в ней вещи и дальше, — пояснил парень, прося моего соучастия и стараясь избежать новой семейной стычки.
— Конечно, — сказал я. — Базовый модуль почти не занимает места, ничто не помешает хранить там вещи. Разница всего лишь в том, что теперь у вас будет бронированная кладовка, из которой никто не стянет ваш велотренажер.
На этот раз шутка про велотренажер не сработала. У беременной был раздраженный вид — должно быть, они как раз ссорились, когда я пришел. Не исключено, что ее муж расспросил меня и пригласил зайти, а ей об этом сообщил только за пару минут до моего появления.
— Нам это не нужно, — пробрюзжала она.
— Откуда такая уверенность? — спросили мы с ее мужем в один голос. Я продолжил:
— Откуда? Только подумайте, сколько вещей вам на самом деле не нужны, сколько из них вам никогда не пригодятся, но при этом они дарят чувство безопасности. — Мне хотелось указать на весь их ностальгический хлам, но я воздержался.
— Знаете, что я думаю? — обратилась она ко мне с презрением и гневом. Я подозревал, что то и другое было вызвано ссорами, не имевшими ко мне никакого отношения, и в реальности предназначалось ее мужу. — Знаете? Провинциалы — вот кто мы такие. Во всем подражаем американцам, и в этом тоже: теперь они помешались на бункерах, а значит, и нам надо. И богачи туда же — эти вообще провинциалы дважды: какой-нибудь теннисист или какая-нибудь фифа обустроили себе в подвале бункер раз в восемь больше нашей квартиры и теперь об этом болтают, даже снимки показывают. А раз так, то и мы обнесем кладовку стенами, состряпаем себе бледное подобие, которое фиг нас от чего-то защитит. На фиг нам вообще это убежище? От чего нам спасаться, вы мне скажите? Что может случиться?
Что может случиться? О, этот вопрос. Что может случиться… Вопрос, на который у меня, ясное дело, припасен ответ. Ради которого я таскаю с собой папку с новостями за последние годы и месяцы, за прошлую неделю, за сегодняшний же день, а еще с официальными данными, краткосрочными и среднесрочными прогнозами и выдержками из интервью с экспертами о возможных сценариях будущего, с последним докладом МГЭИК [1], с реальными историями семей, которые — да, в Штатах — смогли выжить в неблагоприятных ситуациях, потому что у них были убежища. Что может случиться… По этой теме у меня собраны аргументы на несколько заученных и отрепетированных страниц, список частых вопросов и ответов в зависимости от типа клиента, подробный план работы с сомнениями и отказами. Что может случиться… Это вопрос, который я задаю своим продавцам снова и снова, пока они не будут в состоянии ответить на него естественно и убедительно. Вопрос, ответ на который я разработал в заявке на финансирование, которую подал в банк. Вопрос, который теперь предъявляла мне беременная, демонстративно поглаживая живот, — что может случиться? вы мне скажите, что может случиться? Вопрос, который мне больше никто, абсолютно никто не задал за три недели звонков и визитов. Никто — ни те, кто в итоге решил оборудовать себе безопасное место, ни те, кто воздержался; никому не пришло в голову его задать, потому что ответ был очевиден. Но теперь его задавала эта женщина, глядя мне в глаза и поджав губы; ее муж тоже на меня смотрел и ждал емкого, обезоруживающего ответа, и уже не просто чтобы заполучить убежище, но и чтобы изменить динамику в отношениях с женой. Вот только мой ответ оказался высокопарной риторикой, набором клише и громких слов, и все они осыпались к ногам беременной. Скоро та родит на свет ребенка, которому отказала в безопасном месте, а я не смог бы ее переубедить, даже если бы в этот момент горели все машины на ее улице. Что может случиться…
Перед банком я проверил на телефоне, где ты теперь, и набрал Юлиану. Ты несся на всех парах, она мне это срывающимся голосом подтвердила:
— Я еле за ним поспеваю, таким я его никогда не видела. Откуда у него только силы идти так быстро и вырываться каждый раз, когда я его торможу, чтобы его не сбили. А взгляд у него какой…
— Что с ним? — спросил я выжидающе, не зная, стоит ли беспокоиться.
— Как будто это не он, как будто он одержимый, просто смотрит перед собой и идет вперед. Когда я маячу перед ним, он меня даже не видит.
— Оставайся с ним.
— Боюсь, он от меня убежит.
Ты сильнее него, Юлиана, не так уж это и трудно. Не отступай от него, и осторожно на перекрестках, — сказал я так, будто расстроюсь, если тебя, точно какую-нибудь бродячую собаку, собьет автобус. Да-да, сегодня мне все равно; если сегодня тот день и по дороге тебя успеют переехать…
Если верить локатору, от дома ты шел почти по идеальной прямой — с нее тебя не сбивали ни повороты, ни смена улиц, ни препятствия под ногами. Я увидел, как мигающая точка рисует синим твой маршрут на карте, почти три километра напрямик в восточном направлении, — и вернулся к своим утренним мыслям: представил, как ты тоже прокладываешь себе путь под землей, хоть и не гребя и не следуя за течением, а, как свирепый крот, экстренно копая руками, ногтями, зубами тоннель, пока тебе не откроется заброшенное логово, забытое укрытие, зарытое сокровище.
— Оставайся с ним, — наставлял я милую Юлиану. Бедную Юлиану, которая терпит тебя уже больше года — поднимает с постели, укладывает спать, умывает, одевает, кормит, завязывает тебе шнурки, держит тебя за руку и обнимает, когда ты плачешь, и, возможно, оказывает тебе еще какие-то знаки привязанности, которых я не видел, а в ответ получает твое ворчание, твои безобразные оскорбления, толканье, царапанье и кусание, твои нападки каждый раз, когда, проснувшись, ты требуешь, чтобы тебя выпустили, и борешься с замком, и по моим указаниям она его открывает, и выходит за тобой, и тормозит тебя на перекрестках, и на протяжении многих минут и километров сопровождает твой безумный марш, пока вдруг, после очередного шага, твоя энергия не иссякает, или не выключается магнит, который тащил тебя вперед, или в твоем мозгу не гаснет маленькая вспышка воспоминания, побуждающая тебя пересечь полгорода и оставляющая после себя дыру. И ты замираешь посреди улицы, сломленный и растерянный. Не в силах шагать дальше, ты позволяешь себе сесть в такси и снова становишься смирным на недели, а то и на месяцы, будто копишь силы до того дня, когда неизвестно какая искра в твоих нейронах вспыхнет опять и ты возобновишь свою гонку — не то поиск, не то побег.
Но сегодняшняя прогулка казалась другой, или, может, это мне так хотелось, мне так было нужно.
Я стоял у дверей банка, и стоило мне только закончить разговор с Юлианой, как раздался еще один звонок: Моника. Какой контраст — любящий голос Юлианы и сухость Моники, от которой больше месяца не было ни слова — ни устно, ни письменно. Которая звонит мне только тогда, когда Сегис попадает в очередную передрягу. Так было и сейчас:
— Тебе придется сходить в школу, сейчас же.
— Доброе утро, Моника.
— Звонил директор, он тебе все объяснит. Я на совещании.
Я хотел было ей сказать, что вхожу в банк, что моя встреча так же важна, как и ее совещание, в которое я вообще не верю, но она уже повесила трубку и выключила на телефоне звук, ну или просто не стала мне отвечать, чтобы я не уличил ее во лжи и не смог с ней ни о чем договориться.
Вот с таким настроем я, представь себе, вошел в банк. На часах не было и одиннадцати утра, а день уже принес слишком много эмоций. И то ли еще будет.
Я направился прямиком к столу Роберто, и он поприветствовал меня с той коммерческой улыбкой, которая вызывает у меня гадливость, потому что я сразу вижу себя со стороны. Я попросил отвести меня к его начальнику — при мне были новые документы для дела.
Его начальника, конечно же, не оказалось на месте, и сегодня его не ждали, но я мог оставить бумаги ему, Роберто, он обещал занести их при первой же возможности. Я мог ему доверять, он собирался биться за мое финансирование, поскольку мы были в одной команде.