Улица Холодова - Евгения Викторовна Некрасова

Иллюстрации Веры Ломакиной

© Некрасова Е. И., 2025

© Вера Ломакина, иллюстрации, 2025

© Оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2025

1.

Я родилась в Астраханской области в 1985 году. Отец служил там в армии и познакомился с матерью. Закрытый город в степи, за забором, с полигоном, где испытывались и испытываются ракеты до сих пор. И космические, и боевые.

Родители поженились и зачали меня там. Одеяльный конверт со мной, четырехмесячной, они увезли на самолете в Подмосковье, в город Климовск Московской области, где жили мои бабушка и дедушка и где производились и до сих производятся патроны. Я выросла в Климовске, и мое детство пришлось на девяностые, на апокалипсис и постапокалипсис. Мне было во многом лучше, чем остальным. Я жила в полной семье, и мои бабушка с дедушкой, тогда еще молодые, помогали родителям и мне. Я росла в бедности, но не в нищете. В мои шесть лет, когда родители «получили» квартиру в МЖК, у меня появилась отдельная комната. Я часто ела невкусную еду, но никогда не голодала.

Главной проблемой моего детства была неопределенность. Неопределенность вызывала отчаяние, непонимание, ненависть к себе и к окружающим. Непонимание и ненависть или раздражение окружающих. Я не знала, что делать, как жить счастливо, о чем мечтать. Как найти общий язык с остальными: с одноклассниками, с учителями, с родителями, с друзьями (когда они находились). Мое детство было как ракета или пуля, выпущенная без цели, без направления, летящая в мифическую взрослость, рискуя разорваться по дороге или ранить кого-то.

Я не могла стремиться быть как мои старшие родственники. По меркам того времени они не преуспевали, даже если им удавалось работать по выбранным ими специальностям (это тогда была редкость). А ведь инженер, медработник, возможно, главные профессии на свете. Но не в девяностые и нулевые. А главное, мои родственники сами не ощущали себя уверенно после конца света. В своем месте и в свое время они не находились в своем месте и в свое время. Бабушка и дедушка, пережившие войну, голод, полусиротство в детстве, как я думаю, справлялись с девяностыми. Но моих родителей глодала запутанность, неопределенность. Они существовали в постоянном стрессе, не знали, как двигаться в новой реальности. Они не были моими героями. Еще и потому, что они находились слишком близко ко мне, каждый день. Требовали от меня чего-то своего, чаще всего формальности, вроде хороших оценок. Мне нужно было что-то другое. Возможно, просто любви, внимания, но тогда мало кто находил силы и умение это все проявлять.

В герои я выбрала максимально далеких от своих географии и обстоятельств людей – героев сериала «Секретные материалы». Я смотрела и пересматривала все эпизоды, которые могла добыть. Интернета еще не было, кассеты с «The X-files» в моем городе не продавались. Сериал показывали по телевизору, но поздно и редко. В Москву я еще не ездила. Моя комната была увешана постерами со Скалли и Малдером. Мои тетради были обклеены наклейками с ними, а в каком-то классе, кажется в восьмом, я проучилась весь год с дневником с Андерсон и Духовны на обложке. Самое серьезное влияние «The X-files» на меня – навык выстраивать художественный нарратив – я осознаю уже после тридцати.

Был другой герой, естественным образом очутившийся в моей жизни и повлиявший на нее еще сильнее. Совсем близкий, в отличие от Малдера и Скалли, ко мне географически. В один момент он начал появляться всюду вокруг меня: на мемориальной доске на здании школы, на фотографии внутри красного угла в школьном вестибюле, на концертах памяти в актовом зале, в печальных разговорах взрослых и, наконец, в виде улицы, названной его именем. Дмитрий Холодов был журналистом, происходившим из моего города и учившимся в моей школе. В моей жизни он появился уже мертвым журналистом, убитым за свою профессиональную деятельность, то есть за стремление узнать и рассказать правду. The truth is out there. Молодой, красивый, смелый, всеми безоговорочно любимый и жалеемый. В первую очередь всеми взрослыми. И уже для всех утерянный, неживой, неспособный никого разочаровать.

Что мне больше всего нравилось, Холодов был героем с понятным делом, с понятной мне, ребенку, и тогда крайне модной профессией. Человек узнавал, расследовал правду и писал ее в газете. Холодов сразу был для меня памятью, фотографией, словами, но одновременно чрезвычайно близким, недавно ходившим по тем же улицам и лестницам, что и я. Идеальный герой. И почти родной. Он оказался мне необходим.

Постепенно, не сразу, Холодов через память о самом себе занял пространство в моем каноне, а главное, подарил мне хоть какую-то мечту, представление о будущем, значит – определенность. Стать агентом ФБР я мечтать не могла, а отечественные спецслужбы для меня, как и многих людей, выросших в девяностые, во время рассказывания правды о преступлениях советской тоталитарной системы всегда были злом. «Эффект Скалли» на меня не действовал, я не воспринимала Дейну как ученую. Наверное, потому, что я вообще не понимала, что значит делать науку. И я не могла мечтать заниматься естественными дисциплинами, я была гуманитарием, что во все времена, и особенно в инженерном городе, ощущалось странностью и проклятьем.

Поиск и обнародование правды – то, что объединяло всех главных героев моего детства. Вот что для меня до сих пор важно в людях. Холодов показал своей жизнью и своей смертью, что, даже происходя из моего тогда неблагополучного подмосковного города, из семьи таких же инженеров, как и мои старшие, можно стать кем-то, чью жизнь, работу и смерть будут ценить все главные взрослые моей школы и моей страны. Я решила стать журналисткой, как