Макс Далин
Фарфор Её Величества
Эпиграф
…Я уже не настолько слаб,
Чтоб не верить твоим рукам,
Но во мне слишком много зла,
Не прощаемого врагам…
К. Арбенин
…Ах, как хочется верить, смотря в синеву,
Мол, на свете ещё поживу…
А невидимый автор кончает главу,
И недолго нам быть на плаву…
А. Городницкий
Глава 1
Я стоял перед зеркалом нагишом.
Держался за края рамы. Смотрел на себя, будто что-то новое пытался увидеть в себе.
Каким-то образом протез стирает ощущение наготы. Как будто он сам своего рода одежда. Ты, Клай, одет в искусственную плоть. Потому что — ну ладно, ты же знаешь, что ты сам, ты настоящий — кости. Вот оно, твоё — белые косточки и душа. А всё остальное — ну, пусть будет одежда. Почему-то для разума всё остальное — не совсем ты.
Хотя искусственное тело, которое мне досталось, — последней модели, то, что Фогель называет «анатомически достоверным», — до странности похоже на настоящее человеческое. Впервые вижу его в зеркале вот так, целиком: почти как настоящее, только шарниры на местах суставов не получилось спрятать под искусственные мышцы. Говорят, теперь всех некромеханических бойцов доделывают до этой самой «анатомической достоверности». Чтобы чувствовали себя более цельно. Мужчинам — живым ли, мёртвым ли — так морально легче.
И всё равно не так уж просто.
Ладно. Может, я просто не привык ещё. Прошло почти полгода… всего полгода, то есть, как говорят наши союзники с Чёрного Юга, «одно мгновение на весах Вечности».
Полгода назад меня убили. И я, выходит, никак с этим до конца не смирюсь, хоть и делаю вид. И, судя по тому, как люди реагируют, хорошо делаю вид.
А не привык, наверное, потому, что всё время немного меняюсь. Забавно: закрываешь глаза — и не очень помнишь, как выглядишь. Не привык, точно.
Начало посмертия было очень паршивым. Но мы пытались сдержать наступление перелесцев у Солнечной Рощи, тогда смерть не была уважительной причиной для того, чтоб выбыть из строя. Убитые солдатики идут в рай, три раза «ха-ха»! Помню, с каким чувством смотрел на своё несчастное тело, пробитое пулемётной очередью. Даже мысли не было покинуть юдоль. Встань и иди, провались оно всё…
Барн тогда чистенько меня поднял. До сих пор удивляюсь, откуда у него силы взялись. Видимо, от этого чёрного ледяного ужаса перед наступающим адом… ага, встань и иди — в тот момент, кажется, любой из нас готов был пожертвовать чем угодно.
Эти рапорта, всю эту бюрократию, «просю оставить меня посмертно в строю ради Господа и короны», развели уже потом. Тогда-то, в самом начале бойни, некогда было разбираться — кто смог остаться, тот остался… ну, не так уж многие смогли, но это другое дело.
Адский огонь. Что там останется после огня, чтоб поднять.
Это я — счастливчик.
Но всё равно ярко помню, каково душе таскать на себе труп. Какой-то дурак-философ сказал, что любой человек по сути душонка, обременённая трупом — у меня эта идиотская реплика всё время крутилась в памяти, и просто лютейшая досада была, что её автор никогда и никак не увидит и не почует разницы. Не поймёт, какую глупость сморозил.
Внутри трупа ощущать себя очень мерзко. Даже если душа привязана пресловутыми двумя Узлами — чувствуешь не так уж и мало. Во всяком случае, запах собственного гнилого мяса — вполне, да и каково оно на ощупь — тоже.
Просто молишься, чтоб сработали твои наивные попытки всё это забальзамировать — чтобы не развалиться на ходу, пока не окажут помощь. Да, не больно. Два Узла болевую чувствительность очень сильно притупляют. Но всё в целом, особенно когда ткани начинают высыхать, когда сохнут слизистые оболочки, глаза, сухожилия, при любом движении всё в тебе скрипит, трещит, как куски гнилого каната — это не так уж легче, чем боль. Мы с Барном тогда сделали всё, что могли в полевых условиях, но всё равно — мне надо было в госпиталь.
Я понимал, что эта наша кустарщина долго не протянет. Ходячие трупы — штука ненадёжная… холод помог, и соль тоже, но я ведь иллюзий не питал.
Любой некромант знает, как это работает. Сколько времени проходит поднятый кадавр. И это сильно впечатляет, если применить к себе. В каком-то перелесском трактате мне встретилось слово «лич». Лич — поднятый некромант с уцелевшей душой. Адская тварь. Чернокнижие высшей марки. Интересно, могу ли я себя считать…
Полная глупость, конечно. Неважно.
А вообще — в забавное время живём. Во время прежних конфликтов помощи ждали только раненые, а теперь санитарам с мертвецами добавилось заботы. Но нам помогли, да… Смерть мы подвинули основательно, чего уж.
И кстати… Не так уж много на свете мужчин, которые точно знают, что прекраснейшая девушка на свете любит их за душу, исключительно за душу, точно и конкретно за душу. И я точно один из этих счастливцев: прекраснейшая девушка на свете видела меня без одежды, без кожи, без мяса и в виде груды рассыпанных костей. И более того — помогала мне отдирать остатки тела от этих самых костей. Некромантка — как сестра милосердия. Интересно: на свете есть хоть одна такая девушка, как Карла?
Карла, Карла. Леди-рыцарь. Прекрасная дама боевого кадавра, которым я себя порой чувствую. За какие заслуги мне так везёт — не представляю.
Она ведь помогала людям Фогеля делать этот протез — а ещё позже мы с ней целовались.
Она, выходит, целовала фарфоровую маску, которую сама переделывала из посмертной — только уже со мной внутри. Никогда у меня не было такой смазливой физиономии, как это фарфоровое чудо её работы. И сейчас, глядя в зеркало, я думаю о том, как же Карла должна была нежно ко мне относиться, чтобы сделать из моей довольно-таки неудобосмотрибельной рожи это произведение искусства. И вот каждый раз, глядя в зеркало, я смотрю на чудесный подарок своей леди.
Который мне, впрочем, до сих пор тяжеловато считать своим лицом. Кроме внезапной красы оно почти неподвижное. Хотя… ну что я придираюсь! Будто при жизни у меня была такая уж выразительная физия! Я вот могу открывать-закрывать рот, моргать, двигать глазами — что ж тебе ещё надо, хороняка? Играть в театре героя-любовника?
Для солдата — возможностей даже многовато. Подвешивать