Кристина Стед
Человек, который любил детей
Copyright © Christina Stead 1940 This edition is published by arrangement with Peters, Fraser and Dunlop Ltd. in association with Pollinger Limited and The Van Lear Agency LLC
© Новоселецкая И., перевод на русский язык, 2026
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026
Глава 1
1. Хенни приходит домой
В тот июньский субботний день дети Сэма Поллита с обеда до самого вечера гоняли на роликах по грязным тротуарам и старому залатанному асфальту на улицах Р-стрит и Резервуар-роуд, пролегавших вдоль их семейных владений – большого участка земли с высокой травой, где стоял Тохога-Хаус – их дом, а сами все время высматривали отца. Обычно им не дозволялось беспечно носиться по улицам, но Сэм с группой натуралистов на Потомакских скалах искал ящериц и саламандр, и дома его ждали поздно; их мать, Генриетта, была в городе; Бонни, их молодая тетя и служанка в одном лице, на полдня взяла выходной. Они были оставлены на попечение Луизы, их единокровной сестры одиннадцати с половиной лет, самой старшей из детей в семье. Строгая и заботливая с братьями и сестрой при родителях, Луиза, когда оставалась за старшую, не слишком донимала младших своим вниманием, предпочитая слушать их крики издалека, – читала книжку, лежа на животе в саду, или слонялась по дому, предаваясь мечтам.
Солнце, видневшееся в просвете между облаками, нырнуло в виргинский лес; затарахтел узкорот [1]; воздух напитался влагой. С трамвайной остановки, нагруженная пакетами, шла мама. Потные, раскрасневшиеся дети, углядев мать с разных углов, тотчас же кинулись к ней, обступили со всех сторон, сопровождая домой. Весело щебеча, они на роликах выписывали вокруг нее разные фигуры, хватались за ее юбку, на что она реагировала с чинным раздражением:
– Приехала домой и что я вижу?! Мои дети носятся по улицам сломя голову, как бесенята!
Вслед за матерью они влетели в дом, натащили грязи, гомоня на все лады – строили догадки, задавали вопросы, пересказывали истории, услышанные от других детей, делились своими планами на следующий день. Луи, внезапно вспомнив про картошку с фасолью, прокралась в дом через «черный ход». На тумбочке в прихожей лежало письмо, адресованное Генриетте – «Миссис Сэмюэль Клеменс Поллит». Хенни взяла его, вскрыла и пошла читать в вытянутое помещение столовой, пробормотав с улыбкой:
– Придурок!
– Мама, от кого это? От кого? – спросил Сол, старший из семилетних двойняшек, свесившись со спинки стула. Его брат-близнец Сэмюэль, с соломенными волосами, стал выдергивать сумочку из руки матери, приговаривая:
– Дай сумку посмотреть, дай сумку посмотреть!
Хенни наконец услышала его, выпустила из руки старую потертую сумочку из воловьей кожи и углубилась в чтение письма, не обращая на сыновей ни малейшего внимания. Те издавали возбужденные возгласы, рассматривая ее ключи и косметику, а десятилетний Эрнест, ее первенец, пересчитав и разложив по маленьким кучкам деньги матери, проницательно заявил:
– У мамы два доллара восемьдесят два цента. Мама, когда ты уходила, у тебя было пять долларов шестнадцать центов и марка. Что ты купила?
– Горячий чай, горячий чай! Посторонись! – услышали они напевный голос Луизы и чуть сдвинулись за столом. Луи осторожно обошла братьев и поставила перед мачехой большую чашку чая.
– Никто не приходил, не звонил?
– Краску принесли, мама. – Луиза остановилась в дверях. – В прачечной стоит.
– Он что, красить завтра собирается, бардак хочет устроить? – возмутилась Генриетта.
Не ответив, Луи медленно пошла из комнаты.
– Мама, ты потратила два доллара тридцать четыре цента. Что ты купила?
– Ма, а что в этом пакете? – полюбопытствовала Эви.
– Ой, отстаньте. Вы еще хуже, чем ваш отец.
Генриетта сняла перчатки и принялась маленькими глоточками пить чай. Стул, на котором она сидела, был ее стулом, и гости тоже всегда старались его занять. Стул этот имел прямую спинку, но был удобным, не очень низким и стоял между угловым окном и скамейкой с мягким сиденьем вдоль западной стены. Дети усаживались в ряд на этой скамейке и словно завороженные внимали гостю или гостье, которые рассказывали что-нибудь о своей жизни. Любой из гостей, сидя на этом стуле, неизменно тушевался, когда делился своими невзгодами и тревогами. Бывало, глупо пошутив, неожиданно разражался грубоватым смехом, сыпал пошлыми банальностями. Однако при этом их гости, все как один, мнили себя важными особами, жили, как они считали, в самой гуще событий – с кем-то ссорились, бранились, с любимыми ворковали, вставляли зубы, носили очки, делали операции… Дети сидели на скамье и слушали гостей, раскрыв рты, пока Хенни их не одергивала:
– Мух, что ли, ловите?
А вот когда там сидела Хенни, все было чин чином, и создавалось впечатление, как будто в доме никого нет, как будто это – потемневшая от времени старая добрая картина, которая висела на стене на протяжении многих поколений. Если Сэма не было дома, особенно в послеполуденные часы, Хенни усаживалась на стул, возле кухни, где у нее всегда под рукой был горячий чай, и следила за плитой, на которой готовилась пища. Дети, примчавшись из школы или сада, заставали ее на этом стуле. Худенькая, усталая, она тихо сидела, обхватив руками горячую чашку; пальцы у нее были длинные, а на тыльной стороне ладоней из-под оливковой кожи проступали вздувшиеся вены. Или, ловко орудуя спицами, вывязывала шерстью свои узоры на чепчиках и башмачках для младенцев, которые постоянно появлялись на свет в этом отдаленном мире. При виде детей она веселела и выпаливала скороговоркой с присущей ей девчачьей манерностью: «Дураку – удача, бедняку – дети, Восточному побережью – крабы, неграм – собаки». И добавляла: «Удивляется мышонок, глазки лапой трет спросонок. Вкус хорош, но столько дыр! Очень странный этот… что?» Задавая им загадку, она озорно улыбалась, хотя любой из них ответ мог дать с ходу, не раздумывая, ибо арсенал головоломок у Хенни был невелик. Однако такую милую болтовню они слышали от матери лишь тогда, когда папы не было дома.
Но бывало, они заставали маму некрасивой – с собранными на затылке волосами, в очках. Склонившись над белой льняной скатертью (другие Хенни не признавала, считая, что цветное столовое белье – это пошлость) с пятнами от кофе, она штопала дырки на одежде или чинила кружевные накидки, которые привезла из Монокаси – из дома в Балтиморе, где жила раньше. И она, подняв голову