Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

ИСКАТЕЛЬ 2004

№ 3

Станислав РОДИОНОВ

НАЕДИНЕ С КРИМИНАЛОМ

О судьбе думают, судьбу предсказывают, о судьбе гадают…

О ней часто говорила мама. Если смотрела в окно, в даль неба, значит, думала о судьбе погибшего отца; если посреди разговора вырывался тяжкий вздох, значит, о своей судьбе запечалилась; если же глаза влажнели — моя судьба беспокоила. В отличие от мамы я вывел нечто, похожее на формулу, пригодную любому человеку, — баланс судьбы. После плохого идет хорошее, после хорошего — плохое, и так всю жизнь.

Затем мой взгляд на судьбу усложнился. Удивляли близнецы. Даже разлученные, они жили синхронно прямо-таки до мистического подобия. Вплоть до выбора одинаковых имен, блюд, украшений… простым совпадением этого не объяснишь. Выходило, что судьба человека запрограммирована. Например, в генах.

Но потом мне попалось крабистое слово «каббала»: международная академия каббалы, центр изучения каббалы, телевизионные уроки каббалы… Каббала — это наука, которая предполагает вмешательство в божественно-космический процесс управления судьбой. Никакой генетики, никакой предопределенности. Судьбу можно повернуть, как рулевое колесо собственного автомобиля.

И я повернул.

Если Судьбой даны средняя энергия, средняя физическая сила и средняя воля, то, руководствуясь каббалой, что надо делать? Подправить в сторону укрепления. А как? Надо пойти служить в милицию — там подправят.

Мама буквально схватилась за голову.

— Игорь, ты с ума сошел! Твой отец работал в милиции и погиб…

— Случайность.

— Какая же случайность, если на него напали четверо?

— Он слишком долго стрелял вверх.

Но у мамы оказался довод повесомее — мой характер. Она перебрала годы моего детства, вспоминая случаи далекие и забытые. То я ходил в школе голодный, потому что обед жертвовал какому-то Пашке; то меня кто-то ударил и я спрашивал у мамы разрешения, можно ли мне его тоже ударить; то я плакал от зубной боли; то у меня, уже подростка, ворона отобрала бутерброд; то я день ходил печальный, узнав, что где-то живых гусей опаляют огнем, чтобы печенка расширялась для паштета…

Мама считала, что судьбу определяет характер. Она слыхом не слыхала про каббалу, которая способна управлять судьбой, невзирая ни на какие характеры.

И ведь каббала таки вмешалась. После десятилетки я попал в армию и, пока служил, мамы не стало. Демобилизовавшись, устроился в школу МВД, окончил и был направлен в районное Управление внутренних дел на должность оперуполномоченного уголовного розыска. В чине лейтенанта. Это в телесериалах схватки, стрельба и аресты. В реальной жизни оперативника много нудного и неинтересного. На одно криминальное происшествие выпадает штук пять некриминальных.

Молодой и необстрелянный, был я первое время на подхвате. Мною дыры затыкали. Терпел, поскольку учился практической работе. Прежде чем перейти к судьбоносной истории, приведу два эпизода дырозатыкания мною. Уже по ним можно было определить, годен ли я к оперативной работе.

И опять-таки о судьбе. После всего, что со мной произошло, после прожитого куска оперативной жизни, я точно знаю, что судьба — это не баланс хорошего с плохим, это не генетическая предрасположенность, это не реализация собственного характера и не сила каббалы.

Судьба — это приговор.

Утром меня вызвал майор.

— Палладьев, сообщение из больницы…

Из больницы могло быть только одно сообщение: привезли человека либо с ножевым ранением, либо с огнестрельным, либо с проломленной головой. Меня интересовала суть, поэтому я спросил:

— Опрашивать его можно?

— Кого? — почему-то удивился майор.

— Который лежит в больнице…

— Дело в том, что он не лежит, а сидит.

— Сидит… на кровати?

— На топчане… На этом, на лежаке.

Рыжеватый, в светло-кремовом пиджаке, плотный, майор казался вытесанным из ствола сосны, покрытой золотистой корой. Я робел перед ним, поэтому в голове не мозги работали, а бумага шуршала. В таких случаях лучше помолчать, майора это слегка разозлило.

— Палладьев, в морге он при больнице — усек?

— А почему сидит?

— Потому что воспрял.

— Кто?

— Покойник!

Если майор слегка разозлился, то я слегка обиделся. Да, я салага, но это еще не повод тыкать меня мордой в блюдечко. Если майор мог позволить себе раздражаться, то мне обиду следовало проглотить. Не дождавшись моих ответных слов, майор удивился:

— Лейтенант, не слыхал, что покойники оживают?

— Слыхал, но не видал.

— Вот и поезжай, разберись, поговори…

— С покойником?

— Палладьев, не умничай.

— Куда его потом девать: в изолятор временного содержания? — все-таки сумничал я.

Больница от РУВД в десяти минутах ходьбы. Во дворе, у входа в морг, стояли женщины в белых и зеленых халатах. Санитарка меня признала.

— Боимся заходить.

— Чего боитесь?

— Покойника…

— Врачи боятся трупов?

— Оживших.

— Кем он числится по документам?

— Никем, его там и быть не должно… Я вошла, а он вдруг поднимается… Мне плохо стало…

Итак, в морге должен находиться лишь один покойник, которого сегодня надлежало готовить для похорон. Откуда взялся второй… Я не стал вести разговоры и вошел в покойницкую. Тот, которого надо готовить для похорон, лежал спокойно; тот, который лишний, сидел на кафельном лежаке. Я приблизился…

Не лицо, а сплошной синяк. Видимо, бит он был при жизни фундаментально. Смотрел мимо всех предметов, куда-то вдаль — короче, в потолок. На мои вопросы о самочувствии мужик ответил мычанием. Крутая алкогольная аура мешала нашему общению. Проверить документы не представилось возможным ввиду отсутствия даже карманов для них — одна майка. Я понял, кто мне нужен, — сторож.

Вызванный из дому пожилой мужчина, вокруг которого тоже клубилась густая алкогольная аура, заявил:

— Я не сторож, а дежурный.

— Вместе, что ли, накушались?

— С кем?

— С кем… С покойником.

— Во время дежурства не позволяю.

— Где его взял?

— Кого?

— Кого… Покойника.

Если спросить о причине преступности, то любой опер, пахавший не один год, назовет ее не думавши — пьянство. Водка и покойников оживляет.

— Ну? — потребовал я ответа.

— Иномарка подкатила с ребятами