
Внимание!
Текст предназначен только для ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст, Вы несете ответственность в соответствие с законодательством. Любое коммерческое и иное использование, кроме предварительного ознакомления, ЗАПРЕЩЕНО. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Рейчел Абернати
Дар горгульи
Над переводом работали:
Перевод: Бешеный Койот
Редактор: Ragana Mars
Вычитка: Галина
Русификация обложки: Оксана
Аннотация
– Снова, mon ami (прим. пер.: фр.: «мой друг»)? Ты же знаешь, что это рискованно.
Мои крылья щелкают от раздражения из-за вопроса Ру – или, скорее, из-за того, что меня поймали. Я думал, что уйду сегодня вечером, не поняв, что кто-то что-то знает, но моя сестра по клану – это нечто, если не настойчивая.
Она также не ошибается. То, что я делаю – то, что я сделал – это риск. Я знаю это. Что еще хуже, я знаю, что не могу остановиться. Я пытался раньше, много раз, но так же верно, как то, что колокола на башне звонят каждую ночь, я снова и снова оказываюсь в этом положении. Я говорю себе, что каждый раз будет последним, но так никогда и не бывает.
– Хоук, пожалуйста. Если Гейбл узнает...
Я смотрю на нее в темноте.
– А как он узнает, если ты ему не скажешь?
Она отводит взгляд, и я знаю, что она этого не сделает. Ру была моей сестрой с тех пор, как мы вылупились вместе, и, хотя она беспокоится обо мне, я знаю, что она меня не предаст. Это правда, что Гейбл ясно выразил свои желания по этому поводу, но, как говорят люди, то, чего он не знает, не причинит мне вреда.
Ру фыркает, ее хвост хлещет мой.
– Ты не совсем прячешься, знаешь ли! Уходишь каждую ночь, как только просыпаешься, и возвращаешься на самом краю рассвета. Знаешь, как часто я беспокоюсь, что ты окажешься в саду какой-нибудь богатой женщины, проклятый доживать свои дни в качестве украшения ее фонтана? Или, что еще хуже, где-нибудь на публике, где какой-нибудь пьяный дурак разобьет твой камень вдребезги!
– Я буду в порядке, – бормочу я, снова переключая внимание на улицу.
Снежинки лениво опускаются на землю, словно не торопясь присоединиться к своим собратьям на дорогах и уличных знаках внизу.
– Ты не сделаешь этого! Разве ты не видишь, насколько опасна эта... эта одержимость? Она человек, Хоук!
Я заставляю свое лицо оставаться каменным, но сердце болит от тона Ру. Она беспокоится обо мне. Она заботится обо мне, как и остальная часть моего клана, и они сказали бы то же самое, что говорит она. Но я не могу сделать то, о чем они просят. Я не могу просто... улететь в ночь и притвориться, что эта штука – я отказываюсь называть это «одержимостью» – этого желания не существует.
Не то чтобы я этого хотел. Если бы я мог щелкнуть пальцами и выгнать это желание из своего сердца, то сделал бы это. Все стало бы намного проще, если бы я мог.
Но тогда она останется одна.
– Иди домой, Ру, – говорю я. – Я услышал тебя, и скоро последую за тобой.
Это ложь. Она тоже это знает, но сутулость ее худых плеч говорит мне, что я победил, на данный момент. Я ожидаю, что она скажет что-то еще, еще одно предупреждение о моей глупости и эгоизме, но она этого не делает. Но многозначительно смотрит на меня, стряхивает снег с крыльев и подпрыгивает в воздух.
Даже без присутствия Ру рядом, я слышу ее предостережения. Не в первый раз я сомневаюсь в своем здравомыслии. Весь этот риск – риск быть увиденным, риск гнева Гейбла, риск моей смерти или опасности для моего клана, если я сделаю хоть один неверный шаг...
«Она человек, Хоук!»
Мне здесь не место. Мой род – своего рода общепризнанная национальная легенда во Франции, но дни вил и дубинок все еще свежи в памяти моего клана, и не секрет, что современные ружья и кувалды столь же смертоносны для любой из наших форм.
Мне не следует здесь находиться.
Дверь в булочную «La Angelique» (прим. пер.: фр.: «Анжелика») открывается как раз в тот момент, когда я уже почти убедил себя уйти, и все мысли в голове тут же исчезают, за исключением тех, что связаны с идущей по улице женщиной.
Так было не всегда. В первый раз я увидел ее, когда охотился с крыши неподалеку. Она вышла из магазина – теперь я знаю, что это ее рабочее место – и провела несколько минут на холоде, пытаясь заправить густые темные волосы под шарф. Внимание привлекли ее волосы – как они подпрыгивали на голове густыми локонами. Следующим я заметил ее кожу, потом провел несколько дней, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы сравнить ее цвет. Не совсем карамельный, коричневый или загорелый... ближе всего мне пришелся оттенок терракотовой плитки на некоторых старых зданиях. Натуральный. Земляной. Как я.
Только когда я в третий раз непреднамеренно увидел ее идущей по улицам после наступления темноты, меня впервые посетило желание. Мой вид – защитники по своей сути. Вот почему мы процветали в старых замках и церквях. Горгулья – хранитель того, что священно и драгоценно, и мы защищаем свои дома ценой жизни. Каким-то образом со временем этот человек стал для меня священным, и теперь я не могу не охранять ее.
Не только потому, что она красива, хотя она красива. Что само по себе является странной идеей для меня. Я никогда раньше не считал людей красивыми. Они маленькие и странной формы. У них нет крыльев, и отсутствие хвоста делает их какими-то неправильными. Но эта... в ней есть что-то, что притягивает меня. Что-то, что заставляет меня желать узнать больше.
Но меня интригует не только ее красота. В ходе этого одностороннего... чего бы это ни было, я узнал, что она добрая, вдумчивая и искренняя. Она улыбается всем, даже старикам, сидящим на краю переулков. Она всегда бросает им в руки монеты, когда проходит мимо. Однажды она помогла матери, подавленной маленьким ребенком и слишком большим количеством сумок, перейти улицу к ее такси. Она останавливается, чтобы погладить бродячих кошек, которые вьются у ее ног.
И она идет домой одна.
Совершенно, совершенно одна.
Я обнаружил это в первый раз, когда набрался смелости последовать за ней домой. Она улыбается всем, мимо кого проходит, глаза ее блестят, а кудри радостно подпрыгивают вокруг головы, когда она идет, но как только открывает дверь в свой дом – дом, который я могу легко видеть через окно с крыши через дорогу, – улыбка исчезает. Ее плечи опусткаются. По тишине ее дома и отсутствию вещей в небольшом пространстве ясно, что она живет одна.
Что-то треснуло в моем сердце той ночью. Что-то старое и глубокое, что настаивало на том, что эта женщина драгоценна и заслуживает защиты. И как бы я ни старался, не могу избавиться от мысли, что этот человек нуждается во мне, хотя она не знает и, скорее всего, никогда не узнает о моем существовании.
Я даже не знаю ее имени.
Сегодня вечером я следую за ней домой, тихо пробираясь с крыши на крышу, пока она идет по заснеженным улицам. До булочной довольно далеко, но она никогда не вызывает такси, даже в холодные ночи, когда это было бы более комфортно. Иногда, в такие ночи, я представляю, каково это – обнять ее и нести по воздушным потокам. В моем сознании она прижимается ко мне, маленькие руки обвивают мои плечи, а я прижимаю ее к груди. Я представляю, как ее тепло просачивается в мою кожу. Горгульи не теплые, даже когда мы ночью из плоти. Но я слышал от старейшин, которые прожили достаточно долго, чтобы сражаться с людьми в былые времена, что люди теплые на ощупь.