Поцелуй, не зная, о чем я сказал бы слов невпопад,
обречен наш день, обречен, да и вечер, полон цикад,
он молчит, он песню молчит, он не пустит музыку вне,
знала бы, как страшно горчит то, что ты ответила мне.
На аномальную транзитивацию глагола влияют и однокоренные слова, в норме управляющие винительным падежом, например замалчивать, умалчивать:
Деревья нищие, как я, —
Но перебьемся, ничего!
Такая славная семья:
они не любят никого.
Они живут безвестный век,
Качают лапами внучат
И терпят дождь, жару и снег,
Живут – и боль свою молчат.
А теперь ты молчишь ни о чём,
и я молчу городок коленей твоих.
И, как Господом уличён,
от звезды светло. И ты стоишь, в себе её затаив.
Рассмотрим подробнее такой контекст:
Но я не умею – неопределенно,
я даже молчу и краснею конкретно,
молчу, например: «Поцелуй меня крепко»
(заклинило мой светофор на зеленом…),
молчу поцелуй, рот раскрыть не решаюсь,
глаза опускаю, бесстыдно молчу
такую уже несусветную чушь,
что буду смеяться, как стану большая.
Сначала о содержании не сказанных адресату слов сообщается прямой речью с императивной формой поцелуй. Затем слово поцелуй употребляется как существительное, но в нем сохраняется память о только что названном императиве. В результате слово поцелуй при втором вхождении в контекст приобретает диффузные (совмещенные) признаки и глагола (они представлены эллипсисом повелительного предложения), и существительного. Решающую роль для выбора глагольного или субстантивного прочтения слова поцелуй здесь играет пунктуация, а в произношении – интонация. Слова молчу / такую уже несусветную чушь закрепляют субстантивное восприятие слова поцелуй из конструкции молчу поцелуй.
Обратим внимание на то, что в конструкции молчу / такую уже несусветную чушь глагол находится в позиции анжамбемана. А это значит, что в ритмическом единстве строки этот глагол еще не становится переходным, его транзитивация осуществляется только после паузы переноса, в синтаксическом единстве предложения. При этом сама пауза может восприниматься как иконический знак молчания. Такая стиховая структура вполне подтверждает наблюдение Н. Д. Арутюновой о неустойчивом статусе глагола молчать по отношению к его коммуникативным возможностям.
В стихотворении Германа Лукомникова глагол молчать может быть истолкован двояко – и как переходный, и как непереходный:
ну что ты молчишь
молчу
что хочу
Вероятнее всего, в этом коротком диалоге вопрос подразумевает стандартное употребление местоимения что как вопросительного со значением ‘почему’, а ответ перетолковывает это местоимение, придавая ему значение винительного падежа, указывающее на объект молчания (ср.: делаю что хочу). Но и это толкование не исчерпывающе. В реплике молчу / что хочу слово что может восприниматься не как местоимение, а как союзное слово, в таком случае реплика приобретает значение ‘не говорю о том, чего именно я хочу’. А можно понимать и так: ‘если бы я не молчал, то сказал бы, что да, хочу’ (без называния объекта желания или с намеком на объект – известный или не известный автору вопроса) [1359].
Если в предыдущих примерах объектом молчания являются слова и чувства, то в следующем представлена креативная семантическая валентность. В частности, сообщается о том, что молчанием создается тишина:
Снег:
крупно, тихо —
ворона чистит перо,
я молчу тишину —
падает вверх.
В уже цитированной статье Н. Д. Арутюновой говорится о том, что значение глагола молчать «стало отражать некоторые черты коммуникативной ситуации. Но тут „молчание“ столкнулось с непреодолимым препятствием: ни глагол молчать, ни его приставочные производные не открыли валентности на адресата» (Арутюнова 2000: 420).
Далее Н. Д. Арутюнова приводит примеры из произведений Ф. М. Достоевского молчал со всем светом и умолчать перед ними-с, комментируя: «Молчание как бы ищет путь к адресату, но не находит подходящего предлога».
Современные поэты преодолевают это препятствие с большой легкостью. Адресная валентность глаголов молчать и промолчать представлена у них многими контекстами, в которых воспроизводится управление глаголов говорить, (про)кричать, (про)шептать, сообщать (сообщить).
Б. Ю. Норман пишет:
Форма датива известна своей способностью к абсолютивному употреблению (ср.: Городу и миру; Товарищу Нетте, пароходу и человеку; Матери и т. п.), и это не может не провоцировать употребление той же единицы в позициях, не вызываемых непосредственно семантикой глагола (Норман 2011-а: 252).
У Марии Ватутиной слова она молчит ему включены в контекст с другими аномалиями глагольного управления (Этим треском / Глохнут уши мертвому малышу; вдоволь под сердцем сына):
Тысяча алых гвоздик засыпана в печь.
Огонь расплавляет живое
Не хуже, чем мертвое – книгу там или речь.
Лепестки лопаются.
Наши дни. Двое
Сидят в Савойе. Он говорит: – Война
Сожрала пархатых, но можно было бы и побольше.
Они снова во всех щелях.
Она
Молчит. У нее прабабка из Польши.
Страшно его, но она молчит ему [1361].
Потому что вдоволь под сердцем сына.
– Мало их отправляли на Колыму.
И страдали они не сильно.
На уши вешают вам лапшу.
Гвоздики трещат по швам. Этим треском
Глохнут уши мертвому малышу
В бараке детском.
Красные лепестки: ушные раковины, ноготочки,
Веки тонкие, как паутина, пальцы, мошонка.
Она встает и уходит в матери-одиночки.
Уносит с собой ребенка.
Строка Страшно его, но она молчит ему исполнена драматизма, который максимально сконцентрирован в союзе но и в дательном падеже местоимения. Казалось бы, более уместен был союз и в значении ‘поэтому’. Грамматика строки сообщает о том, что это угрожающее молчание несогласия, причем угроза, направленная на «него», оказывается еще более опасной для «нее».
В следующем тексте слово себе можно понимать и как местоимение дательного падежа, и как частицу, указывающую на отъединенность субъекта:
И я спешу, спешу, спешу к тебе
в пальто застегнутом не на те пуговицы,
в берете скошенном, совсем растрепанная,
постой, любимый мой… Стою, как вкопанная,
стою, соленая, столбом аидовым,
хоть не оглядывался – на невидимый
порыв. Стою себе, считаю терции —
стой! – я себе молчу. Как мне не терпится
взлететь над городом, распасться звездами
и гаснуть медленно в скользящем воздухе.
Управление глагола молчать дательным падежом с предлогом к имеет в следующем тексте очевидную интертекстуальную основу – слова Я к вам пишу из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Отсылка к письму Татьяны поддерживается глаголом выкать:
Кажется, умру при виде: