Отшельник ежится в пещере,
когда над ним занесены
и блещут тщи, как Лота дщери,
и сны, как блудные сыны.
Я вижу маму, как мне жаль
её (хоть болен я), и вдруг, в размерах
уменьшившись, уходит вдаль
и, крошечная, в шевеленьях серых,
сидит в углу, тиха.
Тогда-то, прихватив впервые,
как рвущейся страницы шорохá,
шепнуло время мне слова кривые.
Тики-таки! Тики-таки!
Стуки рыщут как собаки,
стуки ищут новостей
стуки – суки всех мастей.
Если даже и молчат,
так сердца у них стучат,
днем и ночью – тук-тук-тук! —
по начальству ходит стук.
Здесь успешно поработали конвейеры природ.
Убедительные серии народов и пород
На глазах воспроизводятся, потомством обзаводятся,
Невзирая на неволю и намордник на лице.
И покуда возле пруда хороводы хороводятся,
Натура-полководица, потатчица-заводчица,
Повышает поголовье и пирует на крыльце.
В соснах, дождем остекленных;
В плохо заплаканных кленах;
В коротко-палых платанах;
В реках – у сходней расстанных
до желтизён растоплённых
Отсюда сам собой рождается наш взгляд
на поднятый вопрос длины пустого взгляда,
что сумма белых длин, где каждая есть взгляд,
равна одной длине, длине пустого взгляда.
Причудам турок, серый их сераль
Совсем поблек. Всё минуло, всё в прошлом.
Ну, так и быть, уж выпишу спираль:
«Снег Дании и инеи в Египте
Белее ок татарских век бровей
И дивно уха вылепленный диптих
В чужие скулы смешанных кровей».
Апельсиновых шкурок и праздничных мыл
Тихий завтрак на майской траве.
Приходи, пошерсти шелковистую пыль
И кошурку на свежем белье.
Суета сует,
толчея толчей,
предзакатный свет
твой и мой – ничей.
Мой троллейбус «Б»,
почему не «А»?
Говорю тебе,
что всему хана.
В некоторых текстах появляются неологизмы – абстрактные существительные – сразу во множественном числе:
Пехота-матушка! Царица-пехтура! —
штык наотлет, и шинеля раздуты,
когда волнами катится «ура!»
на батарейные редуты.
Когда в музейном мареве знамен,
в тусклотах эполет и аксельбантов
ломают бровь водители колонн
и рассылают адьютантов.
и всё, что вечером знал наизусть, исчезло,
выветрилось из головы на воровском ветерке,
от удара его понтового жезла,
завернутого в газетку, зажатого в легкой руке,
и, с легкой его руки, исчезли все мелкие знаки
и дальнозоркие звуки; и вызревшие фонари
разом упали в снег, и втянули носом собаки
розово-серые скользóты зари
Евгений Клюев образует форму множественного числа не только слова иго, но и наречия немало, тем самым субстантивируя его:
Вилось над тобою иго —
беспечнейшее из иг,
готовая за день книга
вымарывалась за миг.
В ней было всего немало —
поменьше б таких немал…
Ах, что бы ты понимала!
Ах, что бы я понимал…
Стихотворение Гали-Даны Зингер «памяти астр» основано на обманутом ожидании. Дательный падеж конструкции, представленной в заглавии [389], если его воспринимать изолированно от дальнейшего текста, оказывается формой множественного числа абстрактного существительного:
памяти астр
памяти астр бывают разные:
активная память, когда их, ещё не расцветших,
выкапывают спозаранку и везут на кладбище к бабушке Кейле.
пассивная: тоже ветшает.
моторная: направо
прямо и налево в двух шагах от душа.
ассоциативная: ели борщ со сметаной.
фотографическая: первое сентября и крахмальный передник,
ретушь.
избирательная: не помнить белое оперенье
помнить серо-буро-малиновые бредни
астральная: никогда не любила астры в той жизни.
то ли дело: теперь
Исчисляемость того, что названо абстрактным или вещественным существительным, обозначается и количественными оборотами, и конструкциями с местоимением каждый, например:
А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,
и теперь наши слезы текут у Петра внутри,
и теперь наши кости ласкает кленовый веник,
кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри —
в этот стих про черный-черный вареник.
в первом же сумраке, когда споткнулся луч
и мигом засверкал расшибленным коленом,
еще не знали даль, стоявшую в углу,
вернувшуюся вдруг из варварского плена.
то есть она была уведена
каким-то родом туч неправых,
чья до сих пор ли седина
зияет в летучих провалах?
тогда привстав с расшибленным коленом
и меряя взором перо,
он с этим смыслом раскаленным
не думал, что полдень разрушит окно.
но, оттолкнув прозрачных сторожей,
вонзилось два или три количества
ножей.
Человецы суть, и нам вина
Евина аукается в муке:
святота без грешности – скучна,
грехота без святности – в три скуки!
два её завтра,
по всей видимости, не задержались.
только, падая, теряли свою встречу,
как цветочные горшки с балкона.
так и не выплыв из-под глухой земли
в море уходят белые корабли
изголодавшись море