Там руки воздевает лес
И знать не знает про дома.
Под ангельским лицом небес
Ты слеп – иль свят – иль без ума.
Над ангельским полком небес
Царя, царит Она сама,
Спускаясь в Области Словес
И – раскрывая закрома.
Вставай и жди, вставай и будь.
Проси, как лес, пуститься в путь.
А вот и девушка достала бутерброд
С каким-то маслом, тихий рот раскрыла…
<…>
А полы длинные роскошного пальто
До пола влажного свисают,
Когда она, жуя свой бутерброд,
Жевала бутерброд, куда-то вдаль смотрела
И бутерброд свой с маслом ела, ела…
В следующем тексте имеется псевдотавтология на основе омонимии форм 1‐го лица лечу ← лечить и лечу ← лететь:
То раком, то проказой мня
Причину смерти, тая
То в «ы», то в «и» сливаясь с «мя»
Лечу ее летая.
Далее рассмотрим некоторые синтаксические архаизмы с деепричастиями.
Атрибутивность деепричастий
Деепричастия произошли из причастий, которые изменялись по родам, числам, падежам, могли выполнять и функции определения – подобно прилагательным, и функции сказуемого – подобно личным формам глагола.
В современной поэзии нередко встречаются такие контексты, в которых деепричастие может читаться как определение к существительному-субъекту, чаще всего в оборотах с именным предикатом:
Ведь всякие писатели,
Идя за вас в тюрьму, —
Настырные мешатели
Народу своему.
Нас – не было. А были чудь да меря,
да, так сказать, насельники полей,
себя еще никем не разумея.
Но с печки слезли пошукать людей.
– Что за река? – Дунай!.. Сады и пади.
Богато. Хоть садись, и володей.
Кто к хрящу стремится жаден
Для того ученье – праздник
Но Альберт был неудачник
И сказал ему наставник:
Неспособные к науке
Бесполезнее собаки
Говорливее заики
Состоя с сорокой в браке
Безотрадная картина
Лучше б ты играл на спице
Бессловесная скотина
Что ты дрыгаешь зеницей?!
наш месяц проигран,
слова не знакомы, и понапрасну
близкие будут искать в них ответа
кто мы такие, играя ножами,
ждущие их сожаления,
кто мы, узнавшие право
быть незаметными их сомнений
У мраморных блудниц
тела антинебесны
Колена, бедра, грудь
сияя словно бесы
Играя и смеясь.
И водопад их лиц
И башней вознесясь
В смешеньи языков
среди земли паскудной
Плоть вавилонская
– жилище для грехов
Усатый человек, закинув морду,
Бредёт уныло по перрону. Вот и поезд.
Чеченец спит, развесив губы по вагону.
Блондинка серая, в штанах и задыхаясь.
Раскрыли книги: юноши и папа.
Кроссворд решает бледный долгоносик.
Спокойно на душе, как будто дождь закапал.
Усталый поезд замедляет нервный бег,
И мы выходим на свободу…
С одною-хорошей, порою
мы вместе на берег короткой реки —
Салгир называлась…
Со мною
одна очень споря, и не пустяки!
Где ивы растение тенью
легло нам на руки – мы сразу в тени
с подарком такого портвейна,
вопросы решая, волнуясь одни.
В некоторых контекстах подлежащее выражено неодушевленным существительным:
Жив Бог, жива и наша в Нём душа.
Из гноища к Нему моя молитва.
И если жизнь пред Господом не битва,
То что же вопль мой, дух вооружа?..
солоноватый привкус во мне оживал спустя
полстолетия, школьником, наш Брокгауз
обрывался на букве П, на Первой Войне
дальше – свалка, пустырь, битым стеклом блестя…
блеянье у доски, состоящее больше из пауз
и насколько хватало зрения – мусор мусор в окне
О. Г. Ревзина пишет:
В литературном языке отсутствуют прямые ограничения на характеристику субъекта по одушевленности – неодушевленности в предложениях с деепричастными оборотами. Но косвенные признаки указывают на то, что субъект наделен в них признаком активности (Ревзина 1983: 222).
Пример из стихотворения Виктора Кривулина «Французский сад» этому противоречит: блестеть не является активным действием.
О. С. Биккулова выделяет деепричастные конструкции с неодушевленным субъектом, описывающие действия этих субъектов, наблюдаемые со стороны. Такие конструкции содержат деепричастия от глаголов типа белеть, звучать, мерцать.
Считается, что глаголы с производным (переносным) неакциональным значением ограничены в возможностях образовывать деепричастия: *Окна, выходя в сад…; *Дом, стоя на окраине города… (глаголы выходить, стоять предназначены для выражения действий, прежде всего, человека; в конструкциях с неодушевленными подлежащими эти глаголы теряют возможность образовывать деепричастия). Их основное и производное значения входят в противоречие. Тем не менее существует ограниченное количество такого рода употреблений деепричастия с неодушевленным субъектом, которые находятся на периферии нормы, но все же встречаются в текстах. Предположительно, они связаны с «молодостью» самой деепричастной формы и нечеткой границей между функциями современных причастий и деепричастий (Биккулова 2011).
В стихотворении Виктора Кривулина актуализированы одновременно атрибутивная и предикативная функции деепричастия блестя: оно может читаться и как определение, и как сказуемое. При попытке преобразовать синтаксис этого текста в современный нормативный возможно двоякое прочтение: пустырь, битым стеклом блестящий (блестевший) и пустырь битым стеклом блестит (блестел).
Очень вероятно, что атрибутивное употребление деепричастий в современной поэзии воспринято не столько из древнеславянских текстов, сколько из поэтики О. Мандельштама [891].
Независимая предикативность деепричастий
Деепричастие, в соответствии с современной нормой его употребления, является зависимым от основного глагола в личной форме. В поэзии зависимая форма стремится стать независимой: «Для развития русской поэзии в ХХ в. характерно постепенное „освобождение“ форм зависимого таксиса от опорного предиката» (Николина 2009: 83).
Следующие примеры показывают усиление у деепричастия не атрибутивного, а, напротив, предикативного признака (активизацию глагольности), что также является характерной приметой древнерусской