арнаута товарищ кургузый
и садится веницейская тьма-госпожа
на дубленую кучу рагузы
Был двор изрыт. Собор построен был
И крылоса охрангел затрубил
как бы Господь пришел во славе сил
И жители бежа на трубный зов
кричали так, как будто взят Азов —
И громче всех – сробевший Буфарёв
Поэтому, пиша сонет,
я вовсе не пишу сонета.
Мне главное – дожить до лета,
как в книге – вычислить сюжет
и уяснить, в который раз,
чем всё закончится у нас.
В потоках древние Драконы
Чеша о кремень чешую
Твердят Ликурговы законы
И комментарии жуют
И мать Моржа с лицом Сирены
Нагую грудь в волне держа
Смеясь виднеется из пены
Златые бедра обнажа
А он всё пел, и свет вспотел,
и то и дело
спускали воду, гром гремел,
свеча горела.
<…>
Лилась вода, поток журчал,
плыла подушка.
Певец задумчиво стоял,
чеша макушку.
Не верю я в воскресенье душ.
и череп свой мундштуком чеша
он продолжал с достоинством мужа
жизнь которого хороша:
– Для меня что душа что груша.
Сорока с дом величиной
Машá тяжелыми крылами
Уселась. Что ли чин иной
У них, что перьем как рылами?
Гляжу на рыло через тын
Там что-то роется сорока
Маша перами через дрын
Повыше дома раньше срока
я дыханье речь ржач сухая кровь
мокрая кровь морок морква морковь
редька тыква баба репа каша душа
я живу киша и умру киша
Кругом толча сосуд момента
Горох струился полня воздух
Вдруг словно бы окликнут кем-то
Он вдруг застыл но было поздно
А над порогом невысоким
Где лампа прыгала сама
Витал Альберт качая оком
И всё твердил: Фома, Фома…
Как с арены звери, толча опилки,
Мы ушли, деревянно держа затылки,
И свой гордый выбор перестрадали,
Подчиняя сердце такту сандалий.
И когда наш враг коварный
На отчизну нападет
Наш поднимется народ
Ты пойдешь тогда вперед
Бья врагов огнем ударным
Маленький бедный пацанчик, катится твой колобок,
горница светом смеется, сонными пальцами бья.
Вот, по-пополю гуляя,
шли фигнята взад-вперед.
то не пья, а то летая,
травку дикую едя.
я Твой не знающий мира иного
жрущий галдящий я
не расчленивший Голос и Слово
лыко в строку не шья
Вот нам бы с долгими пятами
На ветке дерева сидеть
И в ночь огромными горящими глазами
И круглыми глядеть, глядеть, глядеть…
Глядеть бы нам глядеть,
И падать и скакать,
И вскакивать,
И, завия хвост о вершину,
Листы творения о неге не листать,
Не веря, в сущности, в их книгу и причину.
согрешивший по всем статьям
заповедей. Но паче унынием.
Я ни во что не ставил ад и землю.
И подставлял других людей под бога.
Поя посредством стрекозы мой: Аз
ЮРОДСТВО ТИ ИСПОВЕМ
Самоцветный круг свершая,
Колесит Месяцеслов
Ярким хохотом зеленым
И багряною слезой.
Вслед ему – фонтан упругий
Бьет, паломников поя [945],
Бьет в Христово Воскресенье
Белым, пряным молоком
Еще похоже – будто божество,
Накинув тряпку неба,
Себя упрятать захотело,
Но в прорехи звезд
Сияет ослепительное тело.
Еще милее мне тот огонек,
Тот дальний свет в избушке,
И жалко мне, что нет там старика
Брадатого за чая дымной кружкой,
Но он, зажгя небесные огарки,
Как страж церковный вышел вон.
См. также текст Михаила Сухотина с рядами форм 1‐го лица и деепричастиями вяжа, рвя, стрижа, шья, пахня, пухня, ростя на с. 302 этой книги.
Нормативный запрет на образование деепричастий от глаголов с суффиксом -ну преодолевается и в таких контекстах:
Будущее абортивным путем
оперативно и безболезненно удалили;
все остальное время размеренно чавкает.
Псевдорозы и квазилилии,
сладко пахня, пухнут,
Муза же чахнет.
Будь гнездом моим заочным!
Красный дом что красный угол,
В левом глазе привосточном —
Непрерывный жаркий уголь.
Как хожу я к эстакаде,
Боком к боку льня чужому,
Как стекло в пустом стакане
Ждет присутствия боржома,
Под руку тебя веду на
Красный дом, который