Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова. Страница 8

Колю дрова

напротив бензоколонки.

Меня смущает столь откровенное сопоставление

полена, поставленного на попа,

и «кола» в «колонке».

Я пытаюсь вогнать между ними клин,

я весь горю,

размахиваюсь,

химичу:

– Дровоколонка! —

Но с каждым ударом меня сносит влево,

и я становлюсь все дровее и дровее.

время уйдет само,

осень нигде зимой,

осень в зиме гниет

листьями, пнями, йод

пахнет, покуда снег

скажет ему: Бог с ней,

с осенью, так – весней…

А последний сойдёт покров

тёплых ледников,

ещё утренних снов весней,

свет-Никита за ним, за ней.

лезут подгоревшие сумерки

   ещё морей

   ещё ветрей

   ещё горей

            куда уж

Вот скульптор ваяет большого солдата

Который как вылепится – победит

Чего ему скульптору больше-то надо

А он уже в будущее глядит

И там представляет другого солдата

Поменьше, но и со звездой на груди

Еще там такая же женщина рядом

Что глиняного им дитятю родит

И так заживут они не сиротее

До вечности предполагая дожить

А глядь – у творца уж другая затея

И в глиняной яме их прах уж лежит

Под Москвой,

Под землей Москвы,

Тоже домы, водоемы, остановочки и рвы.

<…>

Над метро

Есть еще метрей —

Много выше и устроено значительно хитрей —

С поездами многоконными, со стеклянными вагонами.

Москва! Исчадие азарта!

Арбат монмартрее Монмартра!

Кому портрет за 10 рэ?

Кому —

поэт на фонаре?

Запустение тихих садов

В позднем солнце еще золотее,

Аромат неотцветших цветов

Майского сентябрее.

Непотребная тварь, я молчу, опуская глаза,

опуская слова, от которых глаза опускают,

отпуская тебя – это отпуск, каникулы, зал

аплодирует мне, я сегодня играю, как в сказке,

и чем дальше, тем волче, волчее, зубее, глазей

опускаю глаза, потому что в них отсветы пляшут

этой яростной лжи, разрывающей собственный зев,

потому что здесь страшно, как в сказке про красненьких пашек.

Если бы все так думали, то было бы у нас царство мёртвых.

Чем мертвее мы, тем церквее земля.

Царствие Небесное – покойникам;

нам – внутри нас.

А там – что же там… там одно никогда —

такая пустая идея!

Вертятся колёса, струится вода —

и мельница жизни поёт никогда, —

куда же ещё никогдее?

и вот я дерзкая резидентка

сижу посередине

никудее некуда

здесь меня жгут солнцем

земля обетованна но пока не найдена

написанное мною в области интоксикации Богом

о чем еще ó о ней о нéй

о дорогой дражайшей

дорожке тéней и тенéй

о другую чуть дребезжащей

когда иней на ней всё инéй

об узкой узенькой ужайшей

обузкой узенькой сужающей

себя до самых легких дней

Две жили мышки, но одна – с печаткой.

Две жили мышки, но одна – одней.

Пристрастный воздух был ее перчаткой.

Вот старушка – церковная соня —

Собирает огарки свечей,

А между тем она – храм Соломонов,

Весь позолоченный

И ничей.

Вот одинокая колокольня —

Ни у кого нет от ней ключей,

А между тем она – храм Соломонов

Или прекраснее,

И ничей.

Вот на вершине сидит ворона,

Ежась под войском зимних ночей,

А между тем она – храм Соломонов,

Еще прекраснее

И ничей.

ЯЗУНДОКТА… ты одна мне осталась.

Сколько снега утекло, пока до тебя я добрался,

<…>

Яее тебя нет самого меня.

Явность твоя теперешняя – тайна выцветания этих чувств.

Твоим восклицательным именем нареку я дочь моих сублимаций.

Яко верною осталася в иерархии, где кто

сказал Агапит, должен сказать и Борис.

Ты яйцом в конце лежала, а теперь оно разбито, —

знать, не зря моя бежала мышь по краю алфавита.

Мне тут нечего делать.

Я есть инвалид Четырёх Мировых Великих.

Свое существование мне оправдать не удаётся

без оправдания не удаётся существовать,

а без существования не оправдаться.

Я скоро займусь вплотнее моей смертью!