У склонов Сойкинской гряды,
Гремя чугунными засовами? —
Копорье! Древняя герса,
Где камень, временем прессованный,
Оценивает коммерсант,
Блуждая с призраками близ стены,
Внимая прошлому с тоской
И ощущая дюны Вистино,
Где горизонт уже морской.
Строка Вступаю в парк, шумя туристами, сообщает такой грамматикой, что субъект высказывания приписывает себе тот шум, который создают туристы, то есть несет ответственность за их действия.
Ненормативная инструментальная валентность часто создает избыточность и осуществляется метонимией, например, в таком тексте:
Серый ворон хрипло крякал шерстяною головой.
С червяком скакал довольный предпоследний воробей.
Кот мяукал христа ради, разевая нервный рот,
с ним задумчиво ходила кошка, полная котят.
Это фрагмент песни с эсхатологическим содержанием. Песня начинается строками Тридцать первого числа / лета красная пришла, а в конце текста появляются слова Лета красная текла. Трагический смысл приобретают и самое обыкновенное обозначение даты, и вся образная система текста. Автор изображает действия, которые, вопреки обычным ситуациям, не направлены на результат (Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин) и свойства, не характерные для предметов и существ в их обычной жизни. Ворон оказывается не черным, а серым; слова с шерстяною головой были бы уместнее для изображения зверя; ворон не каркал, а крякал. То есть в тексте наблюдается серия сдвигов, связанных с таксономическими классами лексики.
То, что ворон крякал <…> головой, можно понимать не как абсурдную избыточность, типичную для наивных философов из прозы Андрея Платонова, а как изобразительный элемент: ворон как будто поднимает голову (или кивает головой), ожидая смерти всего живого, хотя умереть предстоит и ему.
Если так понимать аномальное заполнение инструментальной валентности глагола крякал, то оказывается, что поэт Александр Левин, дополняя глагол звучания зрительным кинетическим компонентом действия, совершенно подтверждает теоретическое положение лингвистов: «У глаголов звучания возникает „эффект соприсутствия“» (Булыгина 1982: 15), они «воспроизводят ситуацию прямого наблюдения и помещают в эту же ситуацию читателя» (Золотова, Онипенко, Сидорова 2004: 239).
Возможно, что кинетический компонент имеется и у глагола говорил в тексте Андрея Полякова:
Как зеркальна навстречу плывущая речь:
это, кажется, нужно прославить…
О, Косарь, удивляющий головы с плеч,
и масличная рощица-память!
<…>
Шли войска и тебя отражали за мной,
а Косарь, как щека, багровея,
то стихи про любовь говорил головой,
то на горне играл веселее.
Общеязыковым фразеологическим фоном сочетания стихи говорил головой, вероятно, является плеоназм выражения Подумай своей головой, возможно, упрек поэтам, что они пишут головные стихи (‘не обеспеченные личным опытом и собственными чувствами’), выражение брать из головы (‘фантазировать, выдумывать’). Есть также метонимическое выражение говорящая голова – например, о дикторе телевидения. Так как субъект действия в стихотворении – Косарь, удивляющий головы с плеч (т. е. смерть), художественный смысл образа определяется, вероятно, представлением о том, что стихи возникают в измененном состоянии сознания, подобном тому, какое бывает на границе жизни и смерти.
У Давида Паташинского встретилось сочетание головой устал:
Молодец, молодой, ты мое небо над головой,
ты мое солнце соленого дня, мерцающее на дне,
головой устал, в кустах она, как в крестах,
страх, как хочется перерасти страх
В сочетании улыбается зубами из следующего примера можно видеть скорее изобразительную метонимию, чем избыточность: фантастический персонаж обнажает зубы, скалится:
Тут зубастый и красивый
им навстречу Остравадр,
улыбается зубами,
дразнит красным языком.
Общеупотребительный язык позволяет заполнять инструментальную валентность глагола улыбаться, однако эта возможность ограничена лексически: улыбаться одними губами, улыбаться глазами.
У Виктора Сосноры форма зубами встречается в таком контексте:
Дар напрасный, дар случайный,
что ж ты вьёшься надо мной,
что ты ставишь в руки смерчи,
эти речи у немых?
<…>
Смерть на веслах, на пружинах
под коленями стоит,
и зубами перед жизнью
ничего не говорит.
Ближайшими ассоциативно-структурными источниками конструкции и зубами перед жизнью / ничего не говорит могут быть выражения стоять перед кем-то (с пространственным значением предлога перед), отчитываться перед кем-то (с реципиентным значением предлога) и делать что-то (или находиться в каком-то состоянии, чувствовать что-то) перед смертью (с временны́м значением предлога). Если наиболее актуальна последняя ассоциация (перед жизнью как перед смертью), то в этом тексте наблюдается антонимическая перевернутость участников ситуации, а жизнь предстает тем состоянием, которое окажется возможным после смерти.
Фразеологическим фоном для аномального управления в этом случае, вероятно, являются выражения, характеризующие жест молчания: держать язык за зубами, сжать зубы. Но здесь можно видеть и метафору: смерть, подобно хищнику, скалит зубы. Читая текст Сосноры, можно наглядно представить себе череп с оголенными зубами. Как пишет Е. В. Рахилина, «идея наблюдаемости очень хорошо согласуется с общим значением творительного. Дело в том, что творительный во всех своих разновидностях <…> детализирует ситуацию и тем самым делает ее более зримой, наблюдаемой» (Рахилина 2008: 87).
В аномальных сочетаниях с творительным падежом употребляются и названия других частей тела:
Вон носорог пролетает – шерстистая мерзость
с крылами летучей коровы
Там бегемот волосатый осклабленной чавкает мордой
Мамонт пещерный ушами порхает туда же и хоботом машет
Машет он хоботом тоже ушами туда же
Я не лунатик, я ногами сплю.
Вокруг меня помпезные колонны —
я их корней не чувствую, они —
застывшие глотки́ незримых горл.
Что недопито или что еще
им выпить предстоит, какой отравы?
Вообще, сочетание спать ногами в нормативном языке возможно при указании на положение тела: спать ногами к изголовью, двери и т. п. В тексте аномально незамещение позиции управляемого существительного. Оно вызвано, вероятно, компрессией высказывания с избыточностью дополнения ‘ночью я не хожу (ногами), а сплю’.
Основой компрессии в сочетании плакали голубыми словами становятся фразеологический фон (голубые глаза), ассоциации по смежности (глаза – слезы; слезы – плач; плач – слова):
Уходили в поле, русское поле,
птицы пели, все оставалось в силе,
посмотри, они давно пали,
воздух полон внезапной пыли.
Уходили так, как никогда не уходят,
плакали так, что слез не хватило,
по дороге мальчишки телегу катят,
как мамка меня, маленького, катала.
Лошадей в гриву,
лошади плакали голубыми словами,
ты