— Итак, друг Антоний, раз выжили только вы двое, ты просто обязан сразиться за всех нас с этим предателем на дуэли! Да, да, именно он предал нас тогда, если ты ещё этого так и не уяснил! И назовёмся мы все сегодня никем иными, как секундантами! Мы будем хотя и безучастными, но всё же свидетелями этого столь долгожданного для нас события!
— Вы что? Господа⁈ Как можно? Да разве ж это не сон? Ведь я только что ехал! — вновь истерично произнёс фон дер Вице. — Как меня — сюда? Почему?
— Господин фон дер Вице, великодушно простите, что столь неучтиво выдернули вас из самого чрева Парижа. Видите ли, вам выпала большая честь — принять участие в Игре! И хотя здесь немало зрителей, но всё ж единицы из рождённых под луною когда-либо удостаивались присутствовать на ней! — это произнёс незримый Гвилум.
Тот, кому были обращены слова, вновь оступился, и поднял глаза к сводам.
— Если победите в честном открытом поединке соперника, то непременно возвернётесь, и ни водитель экипажа, ни даже милые фрейлины, спутницы ваши, не заметят вашей пропажи. Время, знаете ли, имеет обыкновение как сокращаться, так и растягиваться в пространстве, подобно велюру! Посмотрев прелюбопытнейшую, хотя в целом, конечно, бездарную постановку «Завтрака у Витгенштейна», вы отправитесь с прекрасными своими спутницами в Казино де Пари. И, уж поверьте моему тонкому, как у старой птицы, чутью, что нет, и не было ещё такого счастливчика на свете, кому так будет улыбаться Удача! Этой ночью вы сорвёте такой грандиозный куш, что сможете без труда приобрести хоть сам Сен-Жерменский дворец! Всё, о чём только мечтали, покидая когда-то неблагодарную лапотную Россию, в один миг ляжет к ногам вашим! Вы слышите меня? И всего-то надо, самая малость — сразить на дуэли господина Солнцева-Засекина! Признайтесь, ведь вы всегда относились к нему с пренебрежением, если не сказать точнее — с презрением! Впрочем, как и к другим вашим друзьям, что присутствуют ныне тут. Убить их, к большому сожалению, уже нет никакой возможности, впрочем, к их гибели вы и так имеете самое непосредственное отношение! Победить на дуэли — такая малость по сравнению с прекрасными, прекрасными перспективами! — последние слова отдались гулким эхом вороньего крика.
Испуг постепенно сменился на лице вон дер Вице уверенностью, а в глазах промелькнул едкий огонёк. Сон это всё, или нет, но ведь он и правда имел намерение сегодня после посещения театра сделать ставку-другую на рулетке! До этого всё не везло, а теперь — кто знает!
— Друг Антоний, срази предателя! — выдохнул с надеждой Саша Вигель, и, протерев, убрал пенсне. Лица всех друзей в зеркалах стали обычными, но всё же какого-то земляного, нездорового цвета.
Прогремели литавры и фанфары, и лучи высветили незримый до того тёмно-бордовый столик, в открытой коробке из красного дерева лежал, поблёскивая гранёными стволами, старинный парный комплект пистолетов.
— Произведение искусства — работа самого господина Жан Ле Пажа! — торжественно продолжал Гвилум. — В точности могу сказать — один из них был орудием, остановившим полёт фантазии величайшего поэта всех времён! Кто выберет именно этот славный роковой пистолет, несомненно, будет особенно удачлив! Верно ли я утверждаю, госпожа Джофранка?
Та, оставаясь тоже невидимой, ответила добродушным смехом, хотя в нём прозвучал холод.
— Я могу отказаться от дуэли? — спросил Антон Силуанович.
— Можете, сударь! — ответил вдруг фон дер Вице. — Вы — вполне! Но только я — буду стрелять! — и первым стремительно зашагал к столику.
— Смелее, друг Антоний, отомсти за нас! — сказал Вигель.
И младший Солнцев-Засекин подошёл к столику с противоположной стороны, и кончики пальцев ощупали тёплый бархат у рукоятки…
* * *
Еремей Силуанович, покинув комнату, вышел в правую дверь, и тоже, как младший брат, не упал, а оказался в тёмном глухом помещении. Вспыхнул свет, и также кружились и плавно оседали крупные серые пылинки.
И перед ним тоже предстали зеркала — но иные, зеленоватые, с холодным синим отблеском. Они стояли длинным рядом, их было много, даже очень — на глаз не сосчитать даже примерно:
— Знаю, знаю ваши мысли — хотите понять, что это за зеркала, и сколько же их? — раздался голос Пантелея, который проводил испытание Игры для этого участника. — Могу подсказать, мне совсем нетрудно оказать вам сию скромную услугу.
— Зачем мне это? — с недоверием произнёс лихоозёрский барин.
Пантелей будто и не обратил внимания на реплику:
— А их, тем временем, не сколько-нибудь, а ровно сто двенадцать! Вам о чём-нибудь говорит сия точная сумма? Сто двенадцать, любезный Еремей Силуанович! Сто двенадцать!
Барин посмотрел в сторону — показалось, там что-то шевельнулось.
Луч высветил упитанного полосатого кота с огромной мохнатой мордой. И он сжимал что-то в когтях — до боли знакомое, большое, из дорогой чёрной кожи…
Точно! Это же была она — его сокровенная «Книга мёртвых»! И в ней — не только имена всех ста двадцати замученных в пыточной, но и холодно-беспристрастное, подчас излишне скрупулёзное описание всех истязаний, мук, последних воззваний к милости и отчаянных просьб от жертв. Но ведь эта тетрадь всегда оставалась под замком, в его кабинете, и ни разу не доставалась, если Еремей Силуанович прежде не убедился, что дверь плотно заперта, а в доме нет посторонних! Как же она тогда попала в лапы этому отвратительному животному?
— Не беспокойтесь, милейший! Мои лапы — самые надёжные в мире, и что услышат сии мохнатые уши, не узнает никто! — промурлыкал он. — Но страшно и представить, что будет, если сии полные страшных откровений записи окажутся в распоряжении какого-нибудь верного государева служаки! Неподкупного, но грезящего при этом раскрытием такого громкого и невиданного доселе эпизода, чтобы быстро пойти по должностной лесенке вверх, вверх, — и Пантелей взмахнул лапой. — Прескверная перспектива, не так ли?
— Это что же, угроза?
— Увольте, какие могут быть угрозы! Я же дал честное слово кота, что буду могилой! Но, милейший Еремей Силуанович, неужели вы серьёзно имели основания полагать, что такие, ммм… деяния ваши никогда не обличат вас, не станут