В 1981 или 1982 году 8 в Мичиганском университете Лев Лосев успешно защищает диссертацию «Эзопов язык в русской литературе». Однако русскоязычная (и, видимо, оригинальная) версия диссертации никогда не была опубликована, в отличие от сокращенной англоязычной, которая была издана в Мюнхене очень маленьким тиражом в 1984 году 9.
Русскоязычной аудитории не очень привычно видеть публикацию диссертационной рукописи. Обычно такие рукописи тяжеловесны и переполнены «волапюком» 10 (непонятным научным языком), чтобы сделать текст более солидным и понятным только узкой группе посвященных. Книга Лосева совершенно не такова. Он в принципе писал легко и интересно, а научные концепции умел объяснять буквально несколькими словами. Если бы мне пришлось подбирать литературный жанр, с помощью которого можно было описать книгу Льва Лосева, я бы сказала, что это интеллектуальный детектив. По ходу чтения нам придется искать второе дно в каждой предложенной фразе и заниматься дешифровкой невинных детских стишков.
С тех пор как книга Лосева упала мне в руки, мне страстно хотелось ее издать и написать для нее предисловие. Кроме личного интереса, у меня есть и академическая цель. Несмотря на то что к помощи эзопова языка прибегали поколения советских авторов и читателей, хороших академических исследований советской системы иносказаний практически не существует (легкость и непрозрачность предмета исследований – одна из причин этого игнорирования). А интерес среди россиян к эзопову языку растет, особенно сейчас, в 2024 году. Поэтому я чувствую необходимость (может быть, излишнюю) в этом предисловии объяснить читателю некоторые вещи, которые не вошли в книгу Льва Лосева.
Во-первых, мы подробно обсудим, что такое эзопов язык, насколько он уникален, в каких отношениях он находится с системой других «тайных языков» и чем они различаются, а также в чем заключается функция эзопова языка. Только ли сокрытие информации является его главной задачей?
Во-вторых, я бы хотела подробно остановиться на главном открытии Льва Лосева – его семиотической концепции: как устроена передача автором эзоповых сообщений для идеального читателя, на чем основывается шифрование (то, что Лосев называет «экраном») и дешифровка («маркер» в концепции Лосева).
Ну и наконец, наверняка к этому моменту бдительный читатель уже обратил внимание, что книга Лосева построена на литературных примерах, а в начале моего текста речь шла про устные разговорные формы. Это не случайно. Эзопов язык не мог бы стать таким успешным приемом в советской литературе 1970‑х годов, если бы вокруг него в устном общении не существовало еще больше иносказаний. И поэтому мое вступление называется «тайные советские языки». Если книга Лосева – о тайном языке в литературе, то мое предисловие – про эзопов язык вне ее.
Антиязыки: конспирация и подмигивание
Перед тем как перейти к истории советского эзопова языка, нам необходимо спросить себя: а откуда он берется? Ведь советский эзопов язык не возник сам по себе. Существуют социальные причины, которые приводят к развитию иносказательной речи в том или ином контексте, и это означает, что мы должны посмотреть на эзопов язык и его «родственников» (о которых речь пойдет ниже) как на системное явление и задаться вопросом – каковы функции этого явления?
Нам всем знакомы слова бухать (в значении ‘употреблять алкоголь’), лох (‘простофиля’) и клево (‘хорошо’). Но не все знают, что слова эти пришли в наш повседневный язык через воровской жаргон из тайного профессионального языка бродячих торговцев 11. Они называли себя суздала, масы или масыки – мы же знаем их под названием офени 12. В XVIII и XIX веках масыки ходили от ярмарки к ярмарке во Владимирской губернии, продавали иконы, а также всякую контрабанду. Им нужен был свой тайный язык, чтобы скрывать информацию от посторонних и узнавать своих (масы – самоназвание офеней – происходит от слова «я, наш, свой» 13). И кстати, знаменитая «блатная феня» (криминальное арго) – это искаженное слово офеня 14.
Кроме офенского наречия, на российских дорогах в XIX веке можно было встретить совершенно непонятную для непосвященных речь шерстобитов, шаповалов, коновалов, олонецких стекольщиков и рязанских портных, вятских бурсаков, тульских нищих и гродненских лаборей 15, харьковских невлей 16 и киевских лирников 17. И это если еще не считать тарабарщину – воровской язык.
Это – тайные профессиональные «языки». Слово «языки» здесь неслучайно написано в кавычках: они не являются полноправной естественной языковой системой. И киевский лирник, и офенский торговец могли говорить и на обычном повседневном языке, когда им не требовалась конспирация или демонстрация принадлежности к своей группе. Такие «языки» – «надстройка» над существующим языком, и поэтому лингвисты предпочитают называть это явление не «языком», а «регистром» (это набор языковых практик, которые возникают только в очень определенных социальных контекстах) 18.
И лингвисты, и социальные антропологи, которые изучали тайные языки, долгое время считали, что они существуют для сокрытия информации от внешнего нежелательного цензора, например от полиции. Такой точки зрения некоторые лингвисты придерживаются и сейчас. Например, в 2009 году в Петербурге вышла основательная двухтомная монография «Тайные и условные языки в России. XIX век», автор которой, лингвист Мария Приемышева, исходит из предпосылки, что тайные языки – это «различные способы языковой игры, намеренно используемые в конспиративных целях», а возникают они «с целью замкнутого общения» 19.
Я совершенно не отрицаю необходимость в сокрытии информации (особенно в лагере или тюрьме – об этом речь пойдет в разделе «Эзопов язык в неволе»), но тем менее мне кажется важным обратить внимание читателя на другую функцию тайных языков, практически проигнорированную современными отечественными исследователями. На эту особенность в страшных обстоятельствах обратил внимание известный филолог Дмитрий Лихачев. В 1928 году будущий академик был арестован и до 1931 года находился в Соловецком лагере, где имел несчастье близко изучить этнографию и язык преступного мира. В 1935 году, после возвращения из «Соловков», он пишет статью о воровской речи (причем пишет ее на эзоповом языке – если читатель не знает, где Лихачев собирал материал, то никогда не догадается). И в этой статье Лихачев пишет о том, что криминальный жаргон, который он наблюдал довольно близко, вовсе не использовался для конспирации. «Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по большей части в отсутствии посторонних» 20.
Спустя 40 лет лингвист Бхактипрасад Маллик, изучавший бенгальское криминальное арго, спросил 400 своих собеседников, зачем им этот жаргон 21. Самым популярным ответом было ожидаемое объяснение про необходимость конспирации (39,5%), но вслед за ним шло и другое, не менее популярное: это просто «просто тяга к красоте речи», стремление выделиться с ее помощью