Возможно, я преувеличиваю, а может, и нет. В конце концов, это неважно, потому что мне плевать.
Все это – перебор для меня.
Мне удается найти выход и сбежать от чужих взглядов, от незнакомого мне мира. Прочь от людей, которые судят о других по размеру их банковского счета и положению в обществе.
Прочь от Гранта…
От боли, стыда, отвратительных слов.
Во мне растет чувство, которое пронизывает меня насквозь, сжимает горло и мешает ясно мыслить.
Я жадно вдыхаю воздух – он кажется мне свежее и прекраснее, чем любой запах на этой вилле – и, пошатываясь, иду по подъездной дорожке, мимо припаркованных у обочины лимузинов, ориентируясь по сиянию фонарей. Иду все дальше, пока, наконец, не вижу ворота. Позволяю себе остановиться и делаю вдох из ингалятора.
Кажется, кто-то зовет меня, но каблуки слишком громко стучат по дорожке. Хриплое дыхание и шум крови в ушах заглушают все вокруг. Мысли путаются, и у меня не получается сосредоточиться.
Все внутри онемело и болит, перестук каблуков сводит с ума. На ходу я снимаю сначала левую, потом правую туфлю и, держа их в руках, продолжаю идти босиком. Прохлада земли действует успокаивающе, мелкие камешки впиваются в ступни.
Голос Гранта позади становится все громче, и я быстрее перебираю ногами. Выбегаю за ворота и… не знаю, куда двигаться дальше. Я резко останавливаюсь и оглядываюсь.
– Мэйси! – Грант догоняет меня, кладет руку мне на плечо и поворачивает к себе.
Я совсем запыхалась. Физические нагрузки сразу после приступа астмы заставляют меня чувствовать себя так, словно я только что пробежала марафон.
Мне страшно смотреть на Гранта, я не хочу расплакаться и потерять контактные линзы. Или, что хуже, если линза западет в глазу. Я с трудом надела их, и это был величайший подвиг, который потребовал от меня огромных сил. Боже, почему я думаю об этом сейчас?
– Ты чертовски быстрая. Я… – он тяжело сглатывает, и я совершаю ошибку, посмотрев ему в глаза. – Мне очень жаль. Я… проклятье. – Он проводит рукой по волосам, делает глубокий вдох. – Этот ублюдок не член нашей семьи, он никто, и то, что он сказал, не имеет значения…
– А если бы был, имело бы? – переспрашиваю я так спокойно, что самой становится страшно.
Грант растерянно смотрит на меня, поэтому я повторяю вопрос:
– А если бы он был членом семьи? Это имело бы значение? Что-то бы изменилось? Его слова? Или то, в чем меня обвинили? Его неуважение, из-за чего я упала на глазах у незнакомых людей, опрокинула поднос с напитками, и – вишенка на торте – у меня случился приступ астмы?
– Нет. Ничего бы не изменилось. Я только хотел… – он сжимает губы. – Мне так жаль, Мэйс.
– Я хочу домой, – задыхаясь, шепчу я.
– Нет проблем. Дай мне минуту, и я…
– Нет, – качаю головой и медленно отстраняюсь от него. Медленно и мучительно. Мне хочется побыть одной. Мне нужно время. Я чувствую себя слишком хрупкой. Беззащитной. Мне необходимо одиночество. – Я поеду одна, – стараясь не смотреть на Гранта, на его удивленный и обиженный взгляд, на его губы и глаза, достаю мобильный и пытаюсь вызвать такси, хотя понятия не имею, где сейчас нахожусь.
– Какой адрес?
– Мэйси, я…
– Адрес, Грант! – отчаянно кричу я, сдерживая слезы и желая прямо здесь, на улице сорвать это чертово платье. Хоть это и достаточно трудно сделать.
– Мейпл Драйв 112, частная собственность Айверсонов, Гринвилл, – выдавливает он, неуверенно тянется за телефоном – и я не возражаю.
Я позволяю ему сбросить звонок.
– Я всегда буду уважать твои желания. Если хочешь поехать домой без меня, подожди здесь. Я сообщу Маркусу, и он отвезет тебя. Так я буду знать, что ты добралась благополучно, – я колеблюсь. – Пожалуйста, Мэйс.
– Хорошо, – едва слышно шепчу я.
Грант возвращает мне телефон, и я вижу, что он хочет сказать что-то еще. Не уходит сразу, его губы подрагивают, но он так и не произносит ни слова.
Отворачиваюсь, чтобы не выдать своих чувств. Я не готова с ним ругаться, но и говорить тоже не хочу. Не сейчас, когда чувствую себя так ужасно.
Я опозорилась, меня оскорбили, обо мне говорили так, будто меня там не было. Будто я никто. Не человек.
Это больнее, чем хочу признать, может, потому, что я не сталкивалась с таким отношением прежде. Не общалась с людьми такого рода. С теми, кто заставил бы меня почувствовать, что я недостаточно хороша для их общества. Наконец Грант поворачивается и уходит, и с каждым его шагом мне становится все хуже. Вскоре рядом останавливается лимузин, и выходит водитель, чтобы открыть передо мной дверь. Маркус. Человек, который принес мне платье и отвез нас сюда.
– Мисс Джонс, – он кивает, и я сажусь, пристегиваюсь ремнем, глубоко вздыхаю и понимаю, что у меня немного кружится голова.
Какой кошмар.
– Вы хотите вернуться домой?
– Да. Спасибо, – мой голос подрагивает, руки трясутся, и я рада, что истерика накатывает на меня только сейчас, когда я в машине. Я больше не могу сдерживаться.
Я всхлипываю и замечаю, что водитель поднял перегородку. Я благодарна ему, что он позволяет мне остаться наедине с собой в этот тяжелый момент. Что позволяет мне плакать.
И я плачу. Дрожу и захлебываюсь рыданиями, пока машина не останавливается перед нашим домом. Маркус открывает дверь, я вытираю слезы и остатки туши под глазами, в замешательстве попрощавшись, вхожу в дом и поднимаюсь по лестнице в квартиру. По крайней мере, контактные линзы еще на месте.
– Черт возьми, что с тобой случилось? – встречает меня Сьерра и пропускает в гостиную. Пахнет чили. Работает телевизор.
– Где ты, керида? Фильм начинается.
– Да, сейчас приду, – отвечает она Митчу, не отрывая от меня глаз. Сьерра смотрит на меня, опять ругается, и кричит: – Начинай смотреть сам, я присоединюсь позже! Мэйси только что вернулась.
– Со свидания?
– Нет, Митч, с экскурсии на детский утренник.
Я не слышу ответа Митча и бормочу, что буду у себя. И что все в порядке.
– Прости, но я не куплюсь на это. Давай, иди в ванную и вылезай из этого наряда. Я принесу тебе пижаму, а потом мы поговорим. Мне позвонить Лоре?
Это самое милое, что Сьерра когда-либо говорила мне, и я не могу сдержаться – слезы катятся по щекам. Потому что слова Сьерры рушат мои стены. Потому