Мы оставили велосипеды и вошли внутрь – там пахло сыростью и тленом. Лежали пластиковые бутылки из-под пива – да и то не очень много. Не могу я представить деревенских, приезжающих за пять километров попить пивка. На стенах с прежних времён остались плакаты с непонятными расписаниями расчётов, цифрами и расписанием каких-то сверок. Мы заглянули в дверь с надписью «Машинный зал».
Машин там не было. Вернее, стояли какие-то железные шкафы с сорванными дверцами. Лёнька присвистнул:
– Ламповая техника! Лампы! Наверняка секретная радиостанция. Я так и думал – пункт связи, все дела.
Я ничего не ответил. Мой отец как-то собирал ламповый усилитель, и я знал, что любители электроники ценят старые лампы, только, наверное, не такие, как здесь. Да и тут многие были разбиты, цоколи покрылись трещинами, а провода – вырваны. Вывозить это – тяжёлый труд, и даже сборщики металлолома отступились от этого места. Сделано было на века, только никому это было теперь не нужно – отец говорил, что цивилизация так устроена, что знания передаются, как эстафетная палочка. Но – раз! – и люди идут по другому пути, а паровая машина ржавеет, пока её не разберут металлоломщики. Связь распадается, палочка сгнила, передавать её некому. И то, что было жутко дорогое, сборщикам не нужно, а нужно что-то простое, чтобы просто переплавить. Мы с отцом как-то пытались всучить им старый телевизор, но они и им побрезговали.
В главном ангаре, видимо, протекала крыша, потому что, несмотря на жару, на полу стояли лужи тухлой воды.
Я посматривал на Марьяну – как, не скучно ей? Ей, видимо, было нескучно. Потом она будет рассказывать своим легкоатлетам страсти про радиоактивную зону, по которой её водили два сталкера.
А пока мы нашли пульт с бесчисленными прямоугольными кнопками (половина вылетела, и поверхность была похожа на поле какой-то настольной игры с фишками).
Что сохранилось лучше всего, так это мозаика на стене, изображавшая человека в пиджаке, в окружении людей в белых халатах.
– Кто это? – недоумевая, произнесла Марьяна.
– Ленин, – уверенно ответил Лёнька.
– Никакой это не Ленин. Ленин был с бородкой.
– Ну тогда – Сталин.
– Сталин не ходил в пиджаке. – Я начал спорить, а сам подумал, что, может, и ходил – откуда во мне такая уверенность?
– Там, кажется, написано, – брезгливо заметила Марьяна, не рискуя лезть через развалины пульта. Туда полез Лёнька и сообщил, что какой-то академик. Фамилия была нерусская и ничего нам не говорила. Какаду, какадо, какао – половина букв ещё не видна. Похоже на название моего провайдера в городе.
– Академик тут умер, наверняка его здесь под стеной и похоронили. – Я вспомнил старую сказку о немце и продолжил в тон: – Он тут лежит, а на груди у него «Золотая Звезда» героя. Если мы его выкопаем, то можем её взять.
Лёнька тоже помнил байку про немца и немного обиделся. Он подобрал несколько мокрых книг с пола, видимо инструкций, и мы вышли.
Даже мне становилось скучно, и я предложил посмотреть, что там в ангарах.
– Мы пойдём первые. – Лёнька храбрился. – Там наверняка ракеты и радиация.
– Глупости. – Я почувствовал в своём голосе интонации отца. – Нет там радиации. И ракеты тебе никто так просто не оставит.
Но то, что оказалось в ангарах, нас удивило. Все они были наполнены магнитной плёнкой на огромных бобинах. Каждая стояла в своём шкафу-магнитофоне. Я видел это в старых фильмах – когда компьютеры назывались вычислительными машинами, так хранили информацию. Тут была целая библиотека этих бобин, и все они могли вращаться в своих гнёздах. В соседнем ангаре было то же самое, и в другом. Лёнька вытащил одну бобину, и ветер тут же размотал плёнку по бетону. Мы принялись дурачиться и швырять эти коричневые блины в воздух, как серпантин.
Ветер шевелил длинные полосы магнитной плёнки, они путались и шелестели.
Утомившись, мы сели на скамейку под смешным грибком с надписью «Место для курения». Марьяна молча глядела в небо, вытянув ноги. Лёнька читал какой-то противного вида справочник. Он шевелил словами, которые явно не очень понимал.
– Как там военная тайна? – спросил я его.
– Нет тут военной тайны. Тут про нейросканирование. Биология какая-то. Или – медицина. Пишут, что у них получилось считать девяносто восемь процентов мозга.
– А что, таким тогда занимались?
– Тогда всем занимались. Знаешь, что при Сталине космонавты уже летали, только они все погибли, и оттого их засекретили? И мозгом занимались. Знаешь, сколько у нас объём мозга? Тыща терабайт – не так много. А на такой бобине – меньше, чем на флешке.
«У тебя в сто раз меньше», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Я был не лучше: моих мыслей хватило бы на мегабайт, и все они были про Марьяну. А тысяча терабайт сейчас влезут в небольшую комнату.
Лёнька снова углубился в книгу, теперь уже во вторую.
– Фигня, – сказал он. – Это про машину, что у них тут стояла, называется по-дурацки как-то – «счётно-решающая». Какой нормальный человек будет называть машину «большой»… Хотя и вправду – большая. Ты вот слышал, что у американцев, когда они на Луну полетели, компьютер был хуже, чем в смартфоне?
Я слышал, а Марьяне всё это было неинтересно.
Солнце зацепилось за сосны на краю леса и раздумывало, спускаться ли ниже.
Мы заторопились домой.
Уже крутя педали, я бросил взгляд через плечо. Ветер шумел, какая-то железяка дребезжала на крыше.
Всё это удивительным образом напоминало мне могилу.
Старую забытую могилу, уже разорённую, которая вот-вот исчезнет. «Из праха в прах перелетая», как время от времени говорила бабушка, цитируя чьи-то стихи. Кто его знает, что это за стихи, да я их плохо запомнил. Прах – это что-то связанное с мёртвыми.
В общем, очень было тут похоже на могилу, да.
И я надавил на педали сильнее.
(биомасса)
И, кроме того, биомасса биомассе рознь; ясно, что сосна, весящая полтонны, и лось, весящий столько же, качественно отнюдь не равноценные биомассы.
Гости съезжались на дачу.
То есть никто пока не приехал, но все уже позвонили, договорились, потом подтвердили уговор, затем переуговорились и на каждой стадии старались доложить Евсюкову текущее состояние вещей.
А Евсюкову и печали не было, потому что он знал всех этих людей и предсказывал каждый их шаг. Гости его были люди состоявшиеся, вставшие в этой жизни прочно, как ленточный фундамент на два метра ниже земли. Один – Профессор,