И вот эти пьяные откровения, которые бьют неофитов по мозгам не хуже дозы кокаина, никаким иноагентством не заткнуть. И вообще – любое вмешательство государства в этот негромкий процесс будет раздут на международном уровне до небес, поскольку именно там больше всего «щирых украинцев», осевших в Канаде и США после разгрома их «Галичины» и ОУН-УПА. По-хорошему, надо бы заканчивать с украинством, как с классом, объявлять эти области русскими, перемешивать население и надеяться на то, что за пару поколений ситуация худо-бедно исправится. Но я в это не верил абсолютно. За следующие двадцать лет никто из руководства СССР даже не почесался на тему национального вопроса – и вряд ли это возможно даже при моём непосредственном вмешательстве.
Я ещё раз перечитал записку Сухонина, потом подвинул поближе большую железную декоративную чашу, оставшуюся мне в наследство от майора Воронина, разорвал листки на мелкие куски и поджег их. Потом встал, подошел к окну и распахнул его, давая неприятному запаху горелой бумаги спокойно улететь на улицу.
– Спасибо, Григорий Степанович, – не поворачиваясь, сказал я. – Дальше я сам... честно скажу – не знаю, что именно, но что-то сделать постараюсь. С этой отравой нужно обязательно бороться, и я этого запрета не понимаю. Но выясню.
***
Моя работа в этот день свелась к подкидыванию завалявшегося в кармане пятачка, который в полном соответствии с теорией вероятности выдавал поровну «орла» и «решку». Занятие это было утомительным и бессмысленным – я так и не придумал, какая сторона за что отвечает, и кропотливо ведущийся на листке бумаги счет не значил ровным счетом ничего. К тому же я понимал, что рано или поздно мне придется дойти до Чепака и напрямую спросить у него, что за херня тут творится – другого варианта просто не было. Предупреждение Денисова о «полном завале» вертелось у меня в памяти, и я уже точно знал, что оно относится не к двум сотрудникам в штате пятого отдела управления КГБ по Сумской области, а к общей обстановке в союзной республике.
Где-то в час мой взгляд упал на настольный календарь, мне пришлось напрячься, чтобы расшифровать сделанные утром записи, побороть желание наплевать на эту художественную самодеятельность – и всё-таки протянуть руку к телефону внутренней связи. Но телефон зазвонил первым, и на том конце был полковник – вернее, его помощник, который равнодушным тоном попросил меня явиться в кабинет начальника. Я расценил это как знак судьбы, поправил сбившийся галстук – и двинулся в недолгий путь на эшафот.
По дороге я ещё раз подумал о том, чтобы свернуть к лестнице, на улице поймать машину – и в темпе вальса отправиться в Москву, чтобы нажаловаться на украинских гебешников своему непосредственному начальству, не пожалев черных красок для своего отчета о месячном пребывании в Сумах. Но я напомнил себе, ради чего страдаю – и решительно зашел в кабинет Чепака.
Полковник был там не один, так что серьезный разговор откладывался. За присутственным столом сидел молодой, примерно моего возраста сотрудник в форме старшего лейтенанта, которого можно было назвать «красавчиком». Я его не знал. Он чему-то улыбался – возможно, они с Чепаком перед моим приходом обменялись шутками, и схлынувшее напряжение вновь вернулось ко мне.
– Капитан Орехов по вашему приказанию прибыл! – отрапортовал я, остановившись в дверях.
– А, Виктор, проходи, проходи, – полковник был само радушие. – Знакомься – это Рудольф, он по семейным обстоятельствам перевелся к нам из Николаева, и я решил назначить его в пятый отдел.
«Рудольф?»
Мы обменялись рукопожатиями, я сел напротив новичка и посмотрел на Чепака, ожидая дальнейших вводных.
– Рудольф работал по другому