Еще до того, как меня понесло, я почувствовал знакомый привкус во рту. Его знает каждый наркоша. К тому моменту, как пацан начал описывать путешествие героина по кровеносной системе, я уже ощущал теплое присутствие дури в своем теле.
Если бы этот белый мальчик не был профессиональным преступником, он легко мог бы стать профессиональным гипнотизером. Ходил бы в средние школы и на ярмарки штата, просил бы людей выходить на сцену, а те изображали бы кошек и прочую хрень под его дудку.
Но у него были другие интересы. Его звали Чарльз Мэнсон [34].
В тюремных стенах Мэнсон работал один, даже белые заключенные отказывались брать его в свои группировки. В тюрьме зэки готовы биться до последней капли крови за свою банду, на этом держится тюремный порядок. Если кто-то облажается, задолжает или станет причиной конфликта, решать проблему будут его братья.
Чарльза Мэнсона отвергли все тюремные группировки, но даже если бы он каким-то чудом стал частью одной из них, лидерство ему не светило. Только отсидев, он организовал свою собственную банду – нашел кучку потерянных хиппи в Хейт-Эшбери и сделал из них «Семью». Попытайся он провернуть подобное в Восточном Лос-Анджелесе, ни хрена бы у него не вышло.
Каждую свою отсидку я воспринимал как работу. В «Соледаде» я вступил в игру уже через пару дней после прибытия. Для уверенного старта мне надо было заручиться поддержкой черных заключенных. С несколькими из них я заключил сделку: они помогают мне, а я им плачу.
Вот как работала моя схема. Новые заключенные обычно прибывали во время обеда. Охранники рассаживали их в столовой, иногда специально делая подлянку. Например, мелкого белого пацана могли отправить за стол к черным. Тогда всем становилось понятно, что перед ними малек, который подчиняется, вместо того чтобы думать своим умом.
Тут я подходил к этому бедолаге и спрашивал:
– Как дела, землячок? Все нормально?
Обычно чувак отвечал, что все путем, но ему страшно, он не знает, что и как делать. Встречались и те, кто бычился и огрызался:
– Пошел ты, я в норме.
Считывать страх я умел – пожалуй, этот навык пригодился мне больше всего. В тюрьме все вокруг пропитано страхом.
– Уверен? – отвечал я тогда. – А то ты какой-то нервный.
На этом я оставлял нового знакомого в покое, а вечером устраивал так, что в душевой его окружали четверо здоровенных, самых жутких черных ублюдков со стояками наперевес. В этот момент вся его гордость рассыпалась в прах. На подобное он явно не рассчитывал.
Тут я опять вступал в игру: заходил в душевую, оглядывался и спрашивал, что происходит. Черные пялились на меня в ответ, и мы отыгрывали заранее отрепетированную стычку, как актеры высочайшего уровня. Они притворялись, что размышляют, стоит ли мне накостылять, но в итоге решали не связываться. Тут новенький заключенный понимал, что я только что спас его задницу от самого страшного события в ее жизни. Он осознавал, что теперь ему не отвертеться и я буду доить его каждый месяц. В обмен он получал свое место в тюремной иерархии и защиту.
Вот в таком мире я жил и делал это припеваючи, иногда даже слишком. Я прогуливался по главному коридору (мы называли его «Бульваром»), заключал сделки, нагло нарушая правило не светить темные делишки. Как-то один старый зэк сказал мне:
– Дэнни, ты напоминаешь мне меня самого, только на тридцать лет моложе. Продолжай в том же духе и состаришься здесь так же, как я.
В «Соледаде» у меня всегда было чистое белье, белоснежные носки и начищенные ботинки. К нам перевели Гарри «Супер Еврея» Росса, и он наконец-то закончил мою чарру. Одежда у меня всегда была с иголочки и по размеру, камера скрипела от чистоты. Каждый день я проворачивал сделки на Бульваре. Короче, нарывался на неприятности, как мог.
В конце концов, со мной провернули то, что называли «извлечением». Как-то охранник попросил показать мою карточку заключенного.
– Ты серьезно, мужик? – скривился я. – Брось, это же я.
– Слишком уж ты расслабился, Трехо.
Меня тут же выдернули с Бульвара и перевели в северный блок, куда недавно доставили новеньких из колонии для несовершеннолетних. Там содержали кучу зеленых, тупых молокососов, считавших себя крутыми. Им безумно хотелось приступить к работе, чтобы их заметила мексиканская мафия или зарождавшаяся тогда «Черная партизанская семья», или любая другая группировка, в которую они надеялись попасть. Мне было всего двадцать четыре года, но по сравнению с этими сосунками я был матерым гангстером. Я уже отсидел в «Чино», «Джеймстауне», «Фолсоме» и «Сан-Квентине». Моему послужному списку можно было только позавидовать. Но перевод означал, что все мои ресурсы пропали и мне придется начинать все заново.
Мне потребовалось полчаса, чтобы занять свое место.
Ко мне подошел пацан по фамилии О’Коннор и спросил, могу ли я помочь ему с мужиками, которые пытались изнасиловать его в «Трейси».
– Наркоту достаешь?
– Раз в месяц. И друзья тоже.
– А заточку организуешь?
О’Коннор кивнул. На тот момент я принимал наркоту и глотал таблетки каждый день, а тут остался без дозы почти на сутки. Меня колотило, холод пробирал до костей, живот крутило, но я думал: «Похер, я должен заработать. Здесь и начну».
– Иди за мной, – приказал я.
Я знал, что в новом окружении нужно как можно быстрее дать понять остальным, кто я такой, и подтвердить все слухи, которые обо мне ходят. Я был и оставался мексиканцем, которого не стоит доставать.
Мы зашли в блок «А», и я быстро осмотрелся.
– Это они?
Я кивнул на четырех чернокожих, стоящих на другом конце блока у лестницы.
– Да, – ответил О’Коннор.
– Гони за заточкой.
С голыми руками я эту кашу заваривать не собирался.
Друг О’Коннора отвлек внимание охранников. Пацан отошел к двери и начал визжать и размахивать руками, как безумец. Пока охранник пытался его утихомирить, мы с О’Коннором рванули к соседнему блоку «Б». Я присел у его камеры на первом ярусе и следил за обстановкой. Неподалеку болтали мексиканцы, за общим столом шла карточная игра, но в воздухе чувствовалось напряжение. Четверо черных, которые заметили меня с О’Коннором, пялились в мою сторону, как бешеные псы. Их главарем был тощий, сухой доходяга.
Тут О’Коннор вернулся.
– Взял?
Он кивнул и приподнял футболку – за поясом оказались две заточки. Это говорило о многом. О’Коннор был симпатичным, он был обречен на роль жертвы. Несмотря на это, он не только был готов платить мне за защиту, но и сам хотел защищать себя.
– Повернись, пусть