Когда вы поженились?
Мы поженились в 1937 году. У нас было двое детей, одной дочери, Хае Удель, было два года, а Пешель родилась позже в Маневичах.
Не могла бы ты их описать? Они были похожи на [моего сына] Габриэля?
Нет. Старшая была похожа на тебя, вторая – на Шломо [моего брата]. Они обе были темноволосые, смуглые, но со светлой кожей. Старшая была темнее, младшая – светлее, но с темными волосами и темными глазами.
Они были хорошенькие?
Не спрашивай меня об этом, пожалуйста.
Сталкивалась ли вы с антисемитизмом до Второй мировой войны?
О да, со стороны украинцев. Они были антисемитами. У нас был пекарь, живший по соседству с нами. Он пек белый хлеб и халы. Однажды один украинец сказал мне: «Если бы я мог убить этого еврея, я бы его убил». Без всякой причины. Просто так.
Был ли еще какой-нибудь подобный опыт у тебя или у Татеха?
В целом нет. У Татеха были хорошие отношения со всеми украинцами. Он им нравился. Он был с ними дружелюбен. Например, когда им нужна была пачка махорки, он доставал ее для них. Может быть, мы были исключением, но у нас были с украинцами хорошие отношения.
Давай перейдем к другому вопросу. Когда война стала неизбежна, какие варианты были возможны для тебя и нашей семьи? Что ты сделала перед лицом надвигающейся войны?
Я понимаю вопрос. Когда началась война, советские войска были оттеснены немцами, и когда немцы начали бомбить железную дорогу вблизи нашего города, я сказала мужу: «Срулик, давай возьмем внаймы лошадь и телегу и поедем за отступающими русскими. Давай уедем отсюда». И я пошла к Берлу Бронштейну [см. его воспоминания в этой книге] и сказала: «Берл, у тебя есть лошади и повозка, давай уедем». Но он сказал, что нам не следует уезжать.
Русские сразу же начали мобилизацию людей для военных действий, и они пришли за моим мужем, потому что он когда-то служил в польской армии как кавалерист и разбирался в лошадях. Поэтому они хотели посадить его на поезд, перевозивший лошадей.
Это была сложная, безумная ситуация. Мы не знали, что делать. Мои теща и тесть [родители Срулика] сказали Срулику: «Ты уезжаешь и оставляешь нас одних? И жену с детьми тоже?» И он, чувствуя себя очень виноватым, оставил лошадей, и поезд ушел без него. Позже этот поезд разбомбили немцы, и много людей и лошадей погибло. Так что мой муж остался с нами. Думаю, в каком-то смысле ему повезло, что он не поехал в том поезде.
Сколько вам было лет, когда началась война?
Мне было 28.
Как до вас дошли новости о войне?
По радио и из газет.
Польских газет?
Нет, у нас была еврейская газета [на идише]. Она называлась, кажется, «Тог-Морген». Из нее мы узнавали, что происходит.
Что сразу изменилось в твоей работе, в твоей домашней или общественной жизни в связи с войной?
Когда пришли немцы, самым важным изменением было то, что они больше не разрешали нам забивать скот. Они сказали, что мы, евреи, «наказываем» скот, «причиняем ему боль». Ни одному шохету [соблюдающему ритуал мяснику] не разрешалось убить даже одну курицу.
А как же твоя школа или работа?
У меня не было работы, и я не ходила в школу. Я все время была матерью и домохозяйкой.
Была ли нарушена ваша религиозная жизнь?
С 1939 года до сентября 1942 года у нас была своя шула [синагога] и полноценная религиозная жизнь – раввины, службы. Только в сентябре 1942 года она была прервана.
А ваша общественная жизнь?
О, какая общественная жизнь? В чем вопрос?
Чем вы занимались изо дня в день?
Это была печальная жизнь. Мы просто сидели дома. Мы не могли выйти на улицу. Мы должны были носить желтые нашивки на одежде [чтобы обозначить себя как евреев]. С самого начала у нас был белый ремешок с маген давид [звездой Давида] на нем. Потом нас заставили снять белые ремни, и мы надели желтые нашивки из ткани – 18 дюймов спереди и 18 дюймов сзади… и пятнадцатидюймовый желтый знак на каждом еврейском доме. Это было в Маневичах.
Когда появились нашивки?
С самого начала немецкой оккупации, с сентября 1939 года.
А что было с вашим имуществом?
Они дали разрешение украинцам три дня грабить евреев. Три дня. Как на базаре. Подушки, простыни, все. Они пришли и забрали все.
И что вы могли сделать?
Ничего. Вообще ничего. Они положили нас на пол, вошли и забрали все, что хотели. А у нас не было оружия, чтобы отбиться от них.
Думали ли вы, что это конец света, конец вашей жизни? Что вы думали делать?
[Печально, с опущенной головой]. Мы не знали, что делать.
Было ли у вас ощущение, что грядет холокост, убийства?
У нас было предчувствие, что ситуация будет ухудшаться, но мы не думали, что это будет такой холокост. Мы не верили в это, потому что знали о немцах во время Первой мировой войны, что может случиться плохое, но тогда они нас не убивали. Мы не думали, что сейчас они убьют нас всех.
А как насчет Маневичского гетто? Кто им руководил?
У нас был юденрат [руководство гетто], созданный летом 1940 года. Это были люди высокого положения, многие приехали из Польши, учителя, образованные люди.
Нацисты первым делом попросили юденрат собирать шубы, золото, серебро, драгоценности в качестве «пожертвований» для Третьего рейха. К тому времени в Маневичах было около 2000 человек.
Вас окружали солдаты?
Нет.
Значит, легко было бежать?
Да, но нужно было носить желтую повязку. Если тебя поймали без повязки… Однажды моего брата Зисю поймали без повязки. Его отвели в полицейский участок и избили до полусмерти. Я не знаю, как он выжил.
Как