Скандал был знатный. Страха лишиться одних из самых ценных экземпляров, продав которые, они бы смогли выбраться из моря долгов, в котором безнадежно тонули, оказалось для них достаточно, чтобы обвинить меня и выгнать. Это была моя последняя работа. Сеньора Стерлинг через месяц умерла.
– Как жаль.
– А вскоре после ее смерти ее сыновья снова со мной связались и заявили, что нигде не могут найти рукопись Борхеса. Сначала они вели себя тактично и спрашивали, не знаю ли я, где она может находиться, но вскоре их отношение изменилось, и они обвинили меня в том, что я ее украла.
– Серьезно?
Казалось, он искренне удивился, за что я была ему благодарна. На самом деле некоторые знакомые, не стесняясь, спрашивали меня, действительно ли я не имела никакого отношения к исчезновению этой рукописи. Как будто наша дружба или приятельство могут оправдать любые идиотские обвинения, и я не имею право на них обижаться.
– Слухи о том, что я украла Борхеса, потихоньку расползлись по книжному сообществу. В один прекрасный день я стала изгоем, человеком, которому нельзя было доверять. Теперь из-за подозрений в краже важного экземпляра из последней коллекции, с которой я работала, никто не решался пустить меня в собственную библиотеку.
– И где же… Что, по-твоему, случилось с этой рукописью?
Я и сама много раз задавалась этим вопросом. Из всех возможных ответов лишь один казался мне наиболее правдоподобным.
– Скорее всего, дети сеньоры Стерлинг спрятали Борхеса в надежном месте, надеясь продать его на черном рынке через несколько лет. При этом на меня они подали в суд, и мы ждем заседания. Они обвиняют меня в том, что я потеряла эту книгу, а может, и просто забрала себе. Они хотят заставить меня за нее заплатить. Таким образом, они, по сути, продадут один и тот же экземпляр дважды. Примечательно еще, что они хотят, чтобы я заплатила за него ту стоимость, в которую сама его и оценила.
Я пыталась рассказывать об этом событии как можно более несерьезно, но Олега это абсолютно не смешило. Казалось, он слепо верил в меня, несмотря на то, как мало мы друг друга знали, что очень радовало. Уже давно никто не оказывал мне подобного доверия.
– Сначала я даже подумала, что они правы, – призналась я. – Что, может быть, я, сама того не осознавая, все это время хранила Борхеса у себя в рюкзаке, или что сама сеньора Стерлинг засунула его туда в порыве эмоций, а я, не заметив этого, ушла с ним. Я даже перерыла свои вещи, но нигде его не нашла.
– Ну и ну. – Олег покачал головой. Я понимала, что, будучи новичком в этом деле, он вряд ли разберется в интригах семьи Стерлинг, но я на своем веку повидала достаточно жадных наследников, чтобы оказаться застигнутой врасплох.
– У меня нет этого Борхеса, и я его не продавала, поэтому они не смогут его найти. Но ущерб ведь уже нанесен. Моя репутация испорчена. Каким бы ни оказался приговор суда, ни один книготорговец или коллекционер еще долго не захочет прибегать к моим услугам.
«Может, и вовсе никогда», – могла бы добавить я. Начиная от «Бардона» и заканчивая «Мигелем Мирандой», в Мадриде не существовало ни одного книжного магазина, который не подозревал бы, что я в этом как-то замешана, поэтому было маловероятно, что кто-то из них снова меня наймет. Вот почему я восприняла как чудо тот факт, что Тельес продолжал мне доверять и предложил выполнить то поручение Эдельмиро Фритц-Брионеса.
– Раз в неделю Марла прочесывает соцсети в поисках рукописи Борхеса. Если эти идиоты попытаются продать его раньше времени, то мы об этом узнаем и сможем доказать свою невиновность.
Больше нам ничего не оставалось. Только ждать и надеяться, что справедливость восторжествует, хотя мы и не слишком в это верили. Защищать себя в суде против семейства Стерлинг, у которого была мощная команда юристов, готовых выцарапать нам глаза, казалось слишком удручающей перспективой, чтобы продолжать верить в лучшее.
– Все наладится, вот увидишь.
Олег положил руку мне на плечо. Это был мимолетный жест поддержки без какого-либо намека, а может, мне просто показалось.
Я отреагировала на него так же, как и на любой другой физический контакт: отдернула руку одним рывком, так резко, словно меня ударило током. Широко распахнув глаза, библиотекарь от меня отшатнулся.
– Прости, Грета. Я просто…
– Не люблю, когда ко мне прикасаются.
Сказав это, я почувствовала себя нелепо. Я не имела права превращать этот разговор в такую неприятную для нас обоих ситуацию, но отвращение, которое я испытывала к абсолютно любому физическому контакту, было сильнее меня.
Олег показал мне ладони, как бы говоря «ничего страшного». Я ощутила, как у меня горят уши, и ускорила шаг. То место, куда он положил руку, до сих пор ощущалось так, словно к нему что-то прилипло: будто незваный и неожиданный гость, который теперь будет сопровождать меня весь остаток дня.
Мне всей душой захотелось оказаться подальше отсюда. Подальше от этого негостеприимного города и этого парня, которого я совсем не знала и который сразу же решил, что вот так потрогать меня – это хорошая идея. Я услышала его шаги у себя за спиной, и это желание лишь усилилось. Мне пришлось сдержаться, чтобы не перейти на бег.
43
Олег не стал требовать от меня объяснений. Он просто молча шел за мной, словно был готов не обращать внимания на мои странности или что-то еще, что заставило меня так грубо отреагировать на его прикосновение.
Как бы сложно мне ни было в этом признаться, мне было приятно поделиться с ним этими откровениями. Рассказав ему о деле сеньоры Стерлинг и пропавшем Борхесе, я словно избавилась от груза, как будто до этого между нами все это время была какая-то невидимая стена, которой я не замечала до тех пор, пока она не исчезла.
Но, разумеется, мне надо было обязательно все испортить. Может, сказать ему, что дело не в нем? Что на самом деле я считаю его неплохим парнем? В этом не было необходимости. Я ведь все равно была рядом, так? Если бы я ему не доверяла, то не захотела бы, чтобы он сопровождал меня сначала в Рим, а потом и во Вроцлав.
Я дала выход своей фрустрации, фыркнув –