Информационные коммуникативные технологии из средства общения и объединения превращаются в инструмент нагнетания агрессии и вражды: больше нет тыла, война – в каждом смартфоне, каждый человек подключен к постоянному потоку новостей, отфильтрованных по принципу мировоззрения. Никто не ищет информацию – все ищут подтверждение своим взглядам, и, конечно, находят. Стороны никогда не смогут обсудить общую картину мира – она останется у каждого собственной, и взаимная ненависть в итоге разгоняется до степени необычайной. Люди больше не задумываются, они перестают понимать, что граждане другой страны им не враги, что воюют не люди, а власти; напротив – все ежечасно, если не ежеминутно, получают подтверждение чужих зверств, готовности к зверствам, одобрения зверств, и поэтому любая степень радикализации конфликта представляется в итоге оправданной, и вот уже доведенные до психоза менеджеры по маркетингу, бариста, крановщики и маникюрши, совершенно осатанев, в ярости обещают гражданам другой страны перебить всех мужчин, а заодно и женщин с детьми, ибо ненависть не берет пленных.
Это старинная игра; Лев Толстой больше века назад написал, что «ни один народ не хочет нападать и не нападает на другой, и потому правительства не только не желают мира, но старательно возбуждают ненависть к себе других народов; возбудив же к себе ненависть других народов, а в своем народе патриотизм, правительства уверяют свой народ, что он в опасности и нужно защищаться».
Гражданам снова будет предложена самая древняя в истории человечества сделка: обмен свободы на безопасность. И вот что меня поражает более всего – они вновь на нее согласятся. Бухгалтеры и технологи пищевых производств, сварщики и врачи, рекламщики и экономисты, переводчики и сантехники поверят – при всей свободе коммуникаций, при всей доступности знаний по истории, философии, обществознанию – во врага, который стремится стереть их с лица земли; и поверив – возненавидят не только этого врага, но и всех тех, кто попробует переубедить их, одержимые жаждой скорее быть обманутыми, но ненавидеть, чем знать правду, но вместо того любить.
Паны дерутся, а холопы столетиями не задают вопросов, предпочитая с остервенением драть друг другу чубы.
5.
Через день после того, как я в разговоре с Егором выдал этакого Толстого, предсказуемо появилась Оксана.
Время подходило к обеду; июльское солнце беспощадно лупило сквозь сизое жаркое марево. Окна были распахнуты в недвижную духоту. Все застыло в оцепенении раскаленного полудня, и только на площадке детского сада звенели голоса ребятишек. Я сидел, по обыкновению, в кухне и читал, когда раздался звонок в дверь.
– Простите, что без предупреждения, – извинилась Оксана. – У меня офис тут неподалеку, на Парнасе; выдалось свободное время, думаю, хорошо бы заехать, посмотреть, как вы. Можно?..
– Конечно, прошу вас. Вот тапочки, пожалуйста, если хотите.
– Нет, спасибо, я так. Руки где можно помыть?
Оксана поставила на тумбу в прихожей большую летнюю сумку и сбросила лимонно-желтые туфли. У нее были большие красивые ступни с красноватыми полукружьями там, где их стискивали туфли, и темный лак на ногтях. Она ступала мягко, как крупная кошка; быстро осмотрелась, заглянула в открытые двери комнат, прошла в ванную; зашумела вода; я ждал на кухне, мыкаясь у подоконника.
– Что это вы, чай пьете? – спросила Оксана и, чуть потянувшись, провела влажными ладонями по коротко стриженым волосам. – В такую-то жару?
– Мне нравится, – пожал я плечами. – Привычка.
– Ну что ж, тогда и я не откажусь, за компанию.
Я поставил на огонь чайник. Мы перебросились еще парой-тройкой незначащих фраз: как и что, хорошо, а у вас, тоже неплохо, где и как, да все так же.
– Чай очень вкусный у вас.
– Вот еще трубочки со сгущенкой остались, угощайтесь.
– Кстати про трубочки: хотела сказать, что их Егору нельзя. Там глютен, а у него аллергия.
– Хорошо, буду знать.
В окно влетела крупная муха, с жужжанием поносилась по кухне, несколько раз звучно стукнулась о стекло и вылетела обратно. На улице женский тоскливый голос звал ребятишек с прогулки.
– И, если уж мы заговорили про Егора…
Оксана отставила в сторону чашку и принялась вертеть на пальце кольцо с прозрачным камнем. Я не помогал.
– В общем, я про ваши с ним разговоры, – наконец решительно сказала она. – Не могли бы вы, так сказать, воздержаться?..
Я удивленно приподнял брови. Оксана вздохнула и посмотрела мне в глаза.
– Послушайте, я совершенно не против, что сын проводит у вас время, даже наоборот. Ему интересно, вы хорошо рассказываете…про разное, но вот что касается последней беседы на тему войны, власти, цитат Толстого…
– Помилуйте, но я же абсолютно ничего нового не раскрыл! Это все совершенно общеизвестные, я бы даже сказал, тривиальные истины. Если вас смущает именно Толстой, то я на его слова ссылался только лишь потому, что он первым пришел в голову, но практически то же самое можно найти, например, у Платона, помните? «Первой задачей тирана будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю». Или у Эразма Роттердамского…
– Нет, это вы помилуйте! – резко сказала Оксана и осеклась. – Извините, я не хотела грубить, но…просто поймите: для Егора вы стали кем-то вроде авторитета. Не знаю, как так вышло, но это факт. Все, что вы говорите, он воспринимает очень живо, иногда даже чересчур живо; позавчера он от вас явился едва ли не революционером-анархистом…
– Но я же не призывал к революции…
– Да еще бы, Господи!..
– … и ни к чему подобному просто потому, что это не является способом решения социокультурных проблем.
– Ну вот это вы знаете, а Егор – подросток, и как все подростки – максималист. Хорошо еще, что сейчас лето, а то бы он уже в школу понес эти новые знания про власть и про психопатов, и тогда бы без неприятностей точно не обошлось. Потому что для вас это тривиальные истины, а для кого-то другого – материал для статьи. И я сейчас не про прессу.
У Оксаны были глаза цвета небесного льда, и взгляд сильной женщины, живущей по непростым правилам.
Я ее понял.
– Ну, я же совершенно не имел в виду нашу власть, – медленно начал я. – Это все справедливо по отношению к другим, заграничным властям: вот там у них и насилие, и разжигание войн, и манипулирование общественным сознанием. Наша же власть свободна от таких,