Первым демаршем философии, осуществленным ею в лице Сократа, было ее выступление против софистики, против софистов и их софизмов. Что такое софизм? Ответ на этот вопрос связан с предварительным ответом на основной вопрос: чем, собственно говоря, занимается философ? Считается, что философ дает философское обоснование. Все привыкли к этому: обоснование поведения, обоснование науки, обоснование того и сего и т. п.; тем не менее необходимость в таком обосновании неочевидна. Например, я задаю вопрос: идет ли на улице дождь? Возможен какой-то спор по этому поводу. Кто-то выглянет в окно, кто-то, может быть, измерит влажность воздуха, и в конце концов окажется, что этого достаточно, что ответ есть. То есть достаточно произвести какие-то довольно простые операции для того, чтобы убедиться в том, как дело обстоит на самом деле. Возникает вопрос: какое тут еще нужно специальное обоснование?
Однако представьте себе, что придет софист, который на вопрос, идет ли дождь, ответит, что нет, не идет, поскольку ничто идущее нельзя узреть. Как сказал бы Парменид: движение невозможно. Поскольку вы видите дождь, то он уже не идет, а стоит. Это и есть софизм. Потому что здесь происходит некоторое изменение смысла: от вопроса о том, идет ли дождь, который ставится в одном смысле, мы незаметно для себя перешли к тому же по форме вопросу, но в другом смысле. Вопрос приобрел, благодаря ответу софиста, другой смысл, и поэтому слушающий говорит: да нет, это уже другой вопрос, философский, я не о том говорю. Вот это отмахивание, «этот философский вопрос», и есть начало философии.
Вспомним теперь, как развивалась софистика в эпоху Сократа. Софист имел целью выиграть какой-нибудь диспут, выиграть спор. Ставится вопрос: идет ли дождь, виновен ли Гермоген и т. д. И софист, манипулируя смысловыми переходами, заставлял свою аудиторию принять некое положение, например что дождь идет или Гермоген невиновен. Но софист делал это не на основании привычной для аудитории системы доказательств, а посредством какого-то языкового выверта, посредством перемены смысла. При этом софисты не фиксировали эту перемену смысла. То есть они представляли язык как набор таких вот естественных альтернатив: идет дождь – не идет, виновен – не виновен. То обстоятельство, что каждое из этих положений можно понимать в разных смыслах и что они имеют разное значение в различных контекстах, игнорировалось. А главное, что игнорировалось, – это то, что новый контекст можно придумать, изобрести. Казалось, что можно свободно идти по языку и оставаться всегда в одном и том же пространстве. Казалось, искусство речи никогда не порождает новые смыслы, а всегда оперирует имеющимися.
Первое обвинение, которое было направлено против софистов Сократом, это то, что они в действительности не думают того, что говорят. То есть, в сущности, обвинение в лицемерии. Что здесь имеется в виду? Здесь имеется в виду, что софисты на самом деле знают об этом смысловом переходе, но не отмечают его. Поэтому первое, что делает философия, – она проводит резкую границу в языке, различая тот смысл, который является естественным – обыденным, практическим смыслом, которым реально люди руководствуются в повседневной жизни, и тот смысл, который является надуманным – изобретенным смыслом – изобретенным специально с целью ввести слушателей в заблуждение, с целью эксплуатации их незнания и их невинности в отношении языка, которым они пользуются.
Таким образом, мы сразу видим первый демарш философии и его пафос. Он заключается в отделении естественного бытийного языка – языка греческого полиса в данном случае – от языка изобретенного, придуманного. И, естественно, ставится вопрос: почему этот новый язык вообще придуман? Зачем софисту вообще менять смыслы? Понятно, что он меняет смыслы. Понятно, что он меняет смыслы из алчности, из жадности, из честолюбия, для того чтобы выдвинуться, выделиться, повести за собой невинную толпу, соблазнить ее, манипулировать ею. Сам софист не невинен – он коварный соблазнитель. И поскольку вся греческая традиция теоретического спора была, по существу, софистической традицией, то есть традицией манипулирования смыслами, поскольку всякая вербальная теоретическая дефиниция, которая дается софистом, преодолевает возможность подобного переворачивания смыслов, то Сократ сразу противопоставляет себя всей этой сложившейся традиции. Сократ демонстрирует всю ее ничтожность и ложь в своих диалогах. Напыщенным софистам он указывает тот пункт, в котором они передергивают смыслы. Сократ делает это прежде всего по этическим соображениям, из любви к людям. Почему? Софизм с дождем, который я привел выше, достаточно очевиден и эстетически безопасен. Но есть и более опасный