- Брат Герберт, что сталось с тобой? – воскликнул Адмонт.
- Я видел обличие ада, святой отец, - Герберт вновь заплакал, размазывая грязь и слезы по лицу. – Весь Готеланд в руках отродья тьмы. Гриднэль захвачен, Алеаварис осажден, весь север разорен дотла. Я слышал, что Шоркиан вот-вот падет, потому что там сейчас эти дьяволы, воители из Ансгрима. Воистину, это всадники Апокалипсиса: там, где они появляются, даже камни стонут от ужаса.
- Что сталось с монастырем?
- Сожжен. Отец Октавий и остальные братья были казнены наемниками. Я успел спрятаться в навозной куче, и палачи меня не нашли.
- Верно сказано в Писании: «Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» -Адмонт перекрестился. – Ты многое пережил, сын мой… Альфред, принесите поесть.
- Хлеба нет, святой отец, мы все раздали беженцам.
- Принесите что-нибудь.… Так ты шел через весь Готеланд?
- Да, святой отец, - отвечал Герберт, - и теперь верю, что только великое чудо, неслыханная милость Господня довела меня до благословенных стен Луэндалля. То, что я видел, невозможно описать, нет таких слов. Только святой Иоанн мог бы передать происходящее.
- Мы сидим здесь взаперти, но кое-что доходит и до нас, - Адмонт положил руку на плечо Герберта. – Знаю я, что тебе пришлось пережить, сын мой. Ты видел, сколько людей собралось в монастыре – они бежали от зла, которое теперь повсюду…
- Что же это, святой отец? – всхлипывал Герберт. – За какие грехи Господь так наказал нас? Ведь они не щадят ни старого, ни малого, убивают всех, кто попадется им на глаза, целые поветы превращают в прах и пепел. Все силы геенны собрались на нашей земле. Я видел саксов, франков, лангобардов, фризов, безобразных карликов с Севера в звериных шкурах, которые едят человеческое мясо и воют на луну, как звери: я видел пиктов с татуированными лицами, белгов и гельветов; перед взором моим прошли все выродки и живорезы, каких только могла породить адская утроба. Но хуже всех они, рыцари Ансгрима. О них говорят такое, что волосы встают дыбом.
- За какие грехи, спрашиваешь ты? – Аббат Адмонт выпрямился, глаза его загорелись. – За объядение и пьянство, блуд и лихоимство, ложь и гордыню наказал нас Бог. В пророчестве святой Адельгейды говорится: «Накопится зло в народе, никто не заметит, как бережливость станет жадностью, сытость – чревоугодием, как размножится ревность и зависть, как дети начнут выгонять из дома родителей, а родители бросать детей, как умножится блуд, непотребство и разврат, и мужчина начнет любить мужчину и спать с ним, как с женой: в церквях установится запустение и смрад язычества, и народ пойдет не в храм, а в кабаки, чтобы упиться и уснуть, как пес в блевотине». Разве не так было, брат Герберт? А разве изменилось что-нибудь? Посмотри, ведь немало баронов переметнулось на сторону Аргальфа со своими дружинами. Никогда со времени основания Готеланда не было такого срама на нашей земле, такого попрания святынь. Ибо все, что имели, бросили свиньям и псам на потребу! Бог посылал нам знаки гнева Своего: колокола звонили сами собой, свечи в церквях оплывали длинными натеками, предсказывая многие смерти, зарницы и хвостатые звезды полыхали в небе, а Готеланд не видел того – пел, плясал, наливался пивом и вином и блудодействовал. Ныне пожинаем мы страшный урожай, ибо проросли кости праведников, слезы сирот, сетования нищих и неправедно осужденных!
Вошел Альфред с деревянной миской разваренного овса и кружкой сидра, с поклоном поставил на столик у окна и удалился. Герберт дважды заставил аббата повторить предложение поесть – он понял, что Адмонт отдал ему свой ужин. Наконец, он решился, жадно схватил пальцами горячую кашу, поднес ко рту – и рыдания комом опять подступили к горлу, начали душить, будто петля, которой он избежал в Лофарде.
- Плачь, сын мой, - мягко сказал Адмонт, увидев смятение несчастного Герберта, - плачь, слезы выводят излишек горя. А ты, видит Бог, повидал немало горя за последние дни, Мыслю я, что придется нам пережить еще больше, поэтому следует укреплять свой дух молитвой, ибо для Господа нашего нет ничего не возможного.
- Я молился, и Бог спас меня, - заикаясь, ответил Герберт.
- Нет меры испытаний, недоступной человеку. Все мы способны перенести, если уповаем на Него.… Однако тебе надо отдохнуть. Но сперва поешь. Потом братья проводят тебя в свободную келью и дадут новую одежду взамен этих лохмотьев.
Герберт только замотал головой – рот его был набит овсянкой. Адмонт едва заметно улыбнулся, благословил Герберта и, помрачнев, помянул короткой молитвой замученных братьев из Лофардского монастыря.
Деревянные колеса прогрохотали по настилу моста через подернутую тонким льдом речушку. Возница обратил к Герберту круглое рябое лицо, показал в улыбке желтые мелкие зубы.
- Приехали, святой отец! Добро пожаловать в царство живых мертвецов, ха-ха-ха!
Герберта передернуло. Инстинктивно он втянул носом воздух, желая убедиться в справедливости утверждения, что там, где прокаженные, стоит нестерпимое зловоние. Но в воздухе пахло хвоей и утренним морозом.
Мерины еще раз дернули повозку и остановились. Герберт выглянул из-за спины возницы – впереди, шагах в пятидесяти от них, у обочины дороги красовался высокий шест с желтой тряпкой на верхушке. Дальше начинались земли, куда не всякий бы решался заходить. Герберт не мог видеть самого поселка: край соснового бора закрыл от него все, что было за изгибом дороги.
- Все, святой отец, я дальше не поеду! – объявил возница.
Герберт протянул ему монету. Возница попробовал цехин на зуб, остался доволен.
- Прощайте, святой отец! – крикнул он. – Желаю вам благополучно вернуться из Долины проклятых!
Герберт в некоторой растерянности наблюдал, как повозка развернулась, неуклюже переваливаясь, вновь пересекла мост и исчезла в тумане. Только свежие конские катухи на дороге говорили о том, что повозка была, да еще след от колес на заиндевевших досках моста. Мучительно тоскливо стало вдруг Герберту. Захотелось бежать прочь из этого места. Но сам Адмонт прислал его сюда, и миссия Герберта была чрезвычайно важной.
Известие о высадке варягов на побережье