- Но как, господин? Я не могу встать и идти!
- Верные сами найдут тебя. Напиши, что слышал: «Зверь придет за кровавой жертвой в самую длинную ночь. Если кровь не прольется, Зверь погибнет».
- Это все, господин?
- Да. Так говорит Тот, кому ведомо будущее мира…
- Записать… - Герберт вспомнил о маленькой Библии, единственной книге из Лофардской библиотеки, которую удалось спасти. Эта книга всегда была с ним и лежала в дорожной сумке. Но где взять чернил? Недолго думая, Герберт ножом надрезал руку, щепкой записал на пергаменте слова пророчества. – Все, господин, я сделал, как ты велел. А теперь помоги мне дойти до Луэндалля!
- Зачем тебе Луэндалль? – улыбнулся Теодульф. – Ни Зверь, ни Смерть более не властны над тобой. Пойдем, я покажу тебе, куда ты пришел гостем званым и ожидаемым. Пойдем. Герберт!
Герберт с почтением принял протянутую руку святого первокрестителя Готеланда. Лес все больше и больше наполнялся волшебным светом, и песня становилась ближе. Герберт узнал голос своей матери, песню, которую она часто пела ему в детстве. Постепенно все новые и новые божественно прекрасные голоса вплетались в это пение, и простая крестьянская колыбельная превратилась в величественную музыку, наполнившую пространство. И эта музыка звала Герберта. Бесконечное счастье, покой, мир вошли в изболевшуюся изнуренную душу, к которой уже стремились сонмы ангелов, чтобы поднять ее в горные выси…
Мороз спал только к закату. Конный дозор норманнов продвигался по лесной дороге осторожно, хотя о засаде и речи быть не могло, никто не выдержал бы долгого сидения в такой холод.
- Прям как у нас зимой, - говорили норманны. – Только здесь мороз суше и ночи не такие длинные.
- Редкий мороз для этих мест, - отозвался проводник-гот. – Много лет в Готеланде не было такой холодной зимы. Эх, видать Бог сильно рассердился на нас, если посылает сразу столько бед!
- Тсс! Волк воет, слышите?
- Это не волк, - прислушался командир дозора, старый искушенный воин. – Лошади бы забеспокоились. Собака это.
- Тут нет поблизости жилья, - сказал гот.
- Спешиться! – скомандовал начальник дозора. – Рагнар, будь с лошадьми, а мы посмотрим.
С оружием наготове норманны вошли в лес и почти сразу же остановились.
- Э, да тут ни пеший, ни конный не пройдет! – воскликнул старый викинг, с трудом выбираясь из глубокого сугроба. – Прокляни меня Один, если я полезу дальше! Возвращаемся к лошадям!
Огромная лохматая собака выскочила из ельника, бросилась к людям скуля и увлекая за собой. На этот раз викинги не колебались.
- Пресвятые угодники! – воскликнул проводник, когда собака вывела их на поляну в сотне футов от дороги.
У подножия большой сосны сидел труп человека. Скорченная поза и белое покрытое инеем лицо ясно объяснили, какой смертью умер этот несчастный.
- У него нет глаз, - сказал проводник, осматривая тело. – Кто-то вырезал ему глаза.
- Попался наемникам, бедолага, - буркнул командир. – Пошли, мы опоздали.
- А это что такое? – Проводник вытащил из промерзших, ломающихся как сухие ветки пальцев покойника книжку с крестом на переплете. Гот заметил, что одна из страницисписана кровью. Он был неграмотен, но знал, кто сможет прочитать последнюю записку замерзшего в лесу человека. Норманны уже вышли к дороге, собака увязалась за ними. Проводник прочел коротенькую заупокойную молитву, вырезал над головой покойника крест на столе сосны, чтобы отогнать злых духов и поспешил за норманнами.
Угли в камине едва тлели. Топлива в Луэндалле почти не осталось, все запасы были сожжены в морозные дни. Теперь даже Адмонт позволял себе сжигать не больше двух поленьев в сутки.
Аббат не роптал. Тем, кто за стенами Луэндалля, еще хуже. Пришедшая за свирепыми морозами оттепель немногим облегчила страдания людей. Каждый день в лазарет Луэндалля приносят обмороженных, где монахи, задыхаясь от нестерпимого смрада, пытаются им помочь, но почти всегда тщетно – почерневшее мясо сходит с костей, и гангрена забирает одну жизнь за другой. Во дворе монастыря не протолкаться, люди спят по очереди, распространились вши. Назначенные Адмонтом смотрители стараются следить за тем, чтобы беженцы соблюдали правила, заведенные в аббатстве, но им не всегда это удается. Из отхожих рвов несет страшным зловонием, питьевой воды не хватает, и люди растапливают снег на кострах. Теперь, когда морозы ослабли, снег начал таять и в небе светит не по-зимнему теплое солнце, может начаться мор, и тогда Луэндалль превратится в огромное кладбище.
Дровосеки боятся ходить в лес, и не у многих остались силы рубить деревья, а валежник сырой. Еще хуже дела обстоят с провиантом. К Луэндаллю собралось столько пилигримов, что те запасы, которые были в монастыре к началу зимы, были съедены в неделю. Жалких остатков хватает лишь на скудную похлебку для раненых и детей. Сам Адмонт голодал, как и все. По ночам он просыпался от резей в желудке, ему снились накрытые столы. Монахи стали похожи на привидения, рясы болтались на них, словно обвисшие паруса. Во второе воскресенье декабря к Луэндаллю подошла долгожданная норманнская конница, и Адмонт втайне надеялась, что северяне поделятся хлебом и мясом. Однако обоз норманнов отстал, пехота еще пробирается сквозьлеса к Луэндаллю, и взять хлеба негде. Крестьяне из окрестных поветов, еще не пострадавших от воины, скорее расстанутся с жизнью, чем с зерном. Адмонт сам ездил по деревням., убеждал крестьян помочь беженцам, но лишь очень немногие согласились поделиться хлебом, причем нашлись и такие, кто в обмен на хлеб и овощи потребовал у Адмонта отпущения грехов. Адмонт не роптал. Он слишком хорошо знал человеческую природу, чтобы гневаться на этих людей. Придет день, и эти люди придут в Луэндалль за защитой, потому что зверь близко, и тогда… Тогда он примет их и поделится последним куском. Если будет,