А Бродерик точно восстал ото сна. Смиренный священник, долгие годы усердно учившийся побеждать грехи в стенах монастыря, вновь стал воином, каким был лет двадцать назад. Двуручным мечом крушил он наседавших на него наемников, и стоном, и скрежетом полнилась церковь, и весь ужас человекоубийства предстал перед глазами над гробом святого. И этот гроб, и дом Божий, и маленькую девочку, и правду, и добро теперь защищала в последней своей битве горстка сынов этой земли, ведомые монахом с мечом в руках. И открылась норманну Браги Ульвассону великая истина, почему некогда его родич Улаф Хаммергримссон принял христианство и крестил весь дом свой.
Тот Бог, которого Браги до сих пор представлял себе слабым и ничтожным богом рабов и женщин, тот Бог, который призывал своих детей не сражаться и добывать славу, а каяться, молиться и блюсти рабские заповеди, недостойные воина, вдруг преобразился в грозного Бога, в карающего Бога, а Бога – воителя, беспощадного и всесильного. Ныне руками его слуг приносилась в доме молитвы кровавая жертва. Силы готов утроились, удесятерились, оружие их не брало, и Браги в отчаянии бился на окровавленном полу и силился прийти на помощь готским витязям, а паче всего Бродерику, который сражался, как берсерк, прикрытый лишь забрызганной кровью и мозгом врагов сутаной, разрубая мечом нити вражеских жизней. Слезы бессилия и ярости выступили на глазах Браги. А бой продолжался, и враги все прибывали в церковь.
Один за другим падали сраженные готы на кучу трупов, нагроможденную на полу церкви. Последний из них успел закрыть Бродерика от нацеленного в священника протазана, и острие пронизало его сердце. Бродерик убил наемника с протазаном, развалил череп другого, третьему свирепым ударом отсек руку с мечом, но четвертый успел всадить наконечник копья Бродерику в бок. Ответным ударом Бродерик все-таки успел достать врага, смог поднять меч еще раз и грозно прокричать боевой клич – и это были последние мгновения его жизни. Топор наемника разрубил ему плечо, а два копья пронзили грудь. - Отче наш, сущий…, - только и сказал Бродерик и упал у дверей крипты, которые защищал до последнего вздоха.
Браги сжал кулаки, завыл, начал в бессильной ярости биться головой о пол. Кровь пошла у него горлом.
- Один, дай мне умереть достойно! – прохрипел он.
Однако никто не добивал его. Время шло, и удивление Браги росло. Подняв голову и оглядевшись, он увидел, что наемники, убедившись, что ничего в церкви ценного нет, стоят в растерянности посреди нефа. Их было всего четверо, и Браги понял – вот все, что осталось от рати Зверя. Всего четверо, еле стоящих на ногах, израненных и обессиленных.
Цоканье копыт заставило его поднять взгляд. Два всадника въехали в храм через развороченный вход – оба на прекрасных и богато убранных конях, оба в дорогом вооружении. Первый был в черно-багровых латах, второй в пурпурных. Первый имел черного волка на червленом щите, второй – дракона с двумя сердцами на пурпурном.
Сердце Браги сжалось. Он узнал этот герб. Он понял, кто эти всадники. Чтобы не умереть подобно раздавленному червю, он с трудом, но поднялся на ноги. Один, среди множества мертвецов, на лица которых светившая в окна церкви луна уже надела белые маски.
Наемники, опустив оружие, двинулись к нему, но всадник в черном велел им остановиться.
- Доблестный Браги! – Аргальф поднял забрало шлема и слегка склонил голову в знак приветствия. – Ты еще жив. Славно ты дрался этой ночью.
- Ты проиграл, - Браги закашлялся, отхаркнул кровавый ком. - Жертвоприношения не будет. Адмонт перехитрил тебя, пес!
- Ингеборг, убей его, - приказал Аргальф своему спутнику.
Пурпурный всадник поднял забрало шлема, и Браги узнал свою сестру.
Рорк встал, выпрямился, взял меч обеими руками. Черный рыцарь приблизился к нему на расстояние в десяток саженей, остановился и в каком-то непонятном молчании стоял довольно долго. Изучал ли он того, кто убил шестерых его собратьев, или просто хотел подольше потянуть миг своего торжества?
А потом случилось то, чего Рорк не ожидал. Эйнгард спешился. Он легко соскользнул с седла, потом ласково шлепнул коня по шее. Вороной грациозно развернулся, поскакал прочь по склону. Проводив коня взглядом, Эйнгард повернулся к сыну Рутгера.
Рорк смекнул, почему Черный воин так поступил. Пятерых из шести убитых им ансгримцев подвели лошади. Конь Кайла провалился в ручей, конь Титмара шарахнулся в сторону, конь Леха некстати встал на дыбы. Оружие же Ратблата и Мельца не позволило им на равных сражаться с пешим противником. Эйнгард сделал верный вывод. Рорк понял, что этот противник – самый опасный из всех.
Пауза затянулась. Наконец, Черный рыцарь развел руки в стороны, расправив прорезные полы плаща – будто ворон распахнул крылья. Рорк вдруг вспомнил, что рассказывал ему Турн. В тех местах, откуда покойный кузнец был родом, бытовало поверье, что призрак в образе черного ворона приносит на своих крыльях смерть. Эйнгард всем своим видом напоминал такого призрачного ворона.
Лязгнула сталь: в правой руке Черного воина сверкнул длинный чуть искривленный меч, в левой – усыпанной алмазами клевец с головкой в виде головы ворона. Медленными осторожными шагами Эйнгард двинулся на Рорка.
Сын Рутгера ждал. Черный рыцарь был слишком опасным противником, чтобы пытаться навязывать ему свой бой. Для ослабевшего и уставшего Рорка любая оплошность закончится смертью, это очевидно.
Эйнгард опять развел руки в стороны, точно раскрывал для противника братские объятия. А потом бросился вперед. Рорк успел отразить молниеносный удар меча, направленный в пах – окажись он менее проворным, клинок перерубил бы бедренную артерию, и поединок закончился бы на первом выпаде Эйнгарда. Одновременно юноша каким-то чудом избежал разящего удара в голову. Эйнгард черной тенью метнулся