— Ты все еще жив. Чума подземелья убивает быстро. Те, кому удавалось выжить, долго не протягивали, — своевременное замечание. Применимо ли оно ко мне? Могла ли она действительно знать, как работает эта субстанция, если даже Олаф при упоминании открытого прохода, ведущего в канализацию, закатил истерику.
— Что ты здесь делать? Ты можешь болеть! — заметив, что я действительно придался минутной слабости, утирая яркие струйки со щек, тревога, проявленная мной, выглядела комично. Сопляк, размякший и забывший о предосторожностях, жалеющий себя на каждом шагу и избегающий ответственности и последствий.
— У меня есть оберег, он защищает от проклятий, — она достала из-за пазухи еле светящийся кулон, подвешенный у нее на шее. — Ни один искатель не обходится без него, — оберег? Определенно кроме скудного словарного запаса, в оккультных науках я был тоже не силен. — Ты действительно ничего не знаешь? — куда пропала вся ее набожность и ритуальность?
— Почему вы не использует их,… получить больше ресурсов? — даже по моим меркам существование канализации, способной из говна и палок вытянуть упакованные материалы, пригодные для применения, было достижение века. А найдя возможность управлять этим процессом, можно вообще не думать о производстве.
— Это зло, ничто не дается человеку без труда, просто так, — в этом она была права, но ситуация для просвещенного могла быть благом. К тому же ей, видимо, ничего не угрожало. Сложно рассуждать здраво, когда вокруг много непонятного и необъяснимого с точки зрения науки. — Ты не боишься гнева?
— Я не знаю, чего мне бояться. Что есть гнев? — определенно мне не хватало общения, обыденных вещей, развлечения, повседневного никому не нужного приветствия, а главное разумных ответов на свои вопросы. Может быть, сейчас пришло время хоть как-то восполнить недостачу.
— Чума, война, голод, смерть, — о, это звучало знакомо. Мир в руках людей со всем его багажом знаний перестал существовать, а пророчество о всадниках апокалипсиса сохранилось, как ни в чем не бывало. И я, словно насмешка над местными подвигами населения ради всевышних сил, застрял со своим избалованным мировоззрением в качестве наблюдателя.
— Это легенды, сказки, не правда, ты знать? — множество предположений о том, что именно олицетворяло это пророчество, не давало ему стать чем-то действительным. Даже сейчас можно было сравнить чуму в белых подземельях, войну ржавым оружием, голод и нищету от непроходимой темноты умов и бледную смерть с их описанием. Ровно так, как и представляли каждого на белом, рыжем, черном и бледном конях. — Я жил, до этого. Люди летать выше неба, готовы отправиться к другим звездам, нет богов.
Она не стала ничего говорить, прежде чем достала свой фонарь и начала его разжигать, продолжая прятаться за каким-то валуном. Недоверие читалось в этой паузе. Ее лицо заметно преобразилось после увиденного, когда свет озарил темную пещеру. Удивление с испугом пробежали по ее лицу и заставили отшатнуться.
О чем бы она ни планировала меня спросить, теперь ее ум был занят другим. Я и сам мог с трудом оценить масштаб своих изменений: жалкие обрубки некогда длинных когтей, тонкая белая мраморная кожа, сотни рытвин на жестких панцирях. В ее представлении это могло выглядеть иначе, но я чувствовал себя по-настоящему голым.
— Ты умираешь? Поэтому… у тебя из глаз… — это было мило, когда на ее лице появлялись нотки сожаления и совсем другого страха. Хотя я не чувствовал себя больным и все это могло быть временным явлением в долгосрочной перспективе, как и отсутствие волос, но такой момент легкого сочувствия вызвал во мне ответную реакцию на совсем другие проблемы и не удержал скупую слезу с горькой улыбкой.
— К сожалению, нет… все сложно. Ты не сказала, зачем ты здесь? — ее взгляд потупился, и она стала выглядеть как ребенок, который не хочет делать домашнее задание.
— Мне просто… — не успев начать свой ответ, она снова посмотрела на меня и отвела взгляд. — Они думают, что я жульничаю. На их участках жалкий хлам, а мне удалось за два дня собрать общую норму за всех. А теперь они хотят долю… я и так отдаю проценты, но им этого мало, — это все еще ничего не объясняло, но я опять вляпался и подвел ту, которой хотел возместить неудобство своего присутствия. — Теперь я прячусь здесь. Мне даже показалось, что меня кто-то нашел, но это был ты.
— И тебе не страшно быть одной, в темноте, со мной? А вдруг верх, падать? — честно говоря, когда я был ребенком, то до ужаса боялся темных углов. Даже после тридцати проснувшись ночью после кошмарного сна, я все еще не мог выкинуть из головы что-то прячущееся во мраке. Но со временем в рутинной повседневности после подобного я начал получать удовольствие от хорошего ужастика с долей фантастики.
— Обвал? Тут и так везде все упало. Когда здесь ничего не останется и все чумные двери будут разрушены и запечатаны, мы двинемся дальше. Я родилась и выросла в одном из подобных мест. Это мой дом, пусть и временный так чего тут бояться? Тебя?… Ты хотел меня съесть? — да я совсем этого не учел, вопрос строительства отпадает, если в земле есть замечательные сухие пещеры.
— Мне не нужна еда, — это конечно не вся правда, но в целом это было так. — Но зачем открывать то, что закрыто?
— Чтобы выпустить злой дух, он не может жить на воздухе, так говорят священники. А потом мы запечатываем остатки, чтобы кто-то случайно туда не забрел, — опасное рабочее место и липовый подвиг. Надо полагать, работа престижная.
— Это не злой дух, это… — откуда мне было знать, что это действительно не злой дух. — Это просто… большое… орудие, инструмент. Люди создавать его,… проще убирать мусор и все что будет там, — предположение неплохое, но, — Кто тебе дал оберег? Кто его сделал? Я думаю, они знать правду и не говорят. Так легче править другими.
— Ты говоришь как отступник. Они тоже не