Второй момент. Если говорить о древнеегипетском обществе, то оно достигло той степени социальной и индивидуальной свободы, которой и близко не было в Европе XIX века, в Европе Флобера, Мопассана и Ницше, да и о которой мы с Вами можем только мечтать. Вот один пример: пока не появился психоанализ, европейская женщина не могла говорить о своих сексуальных переживаниях, у нее для этого не было ни языка, ни места, ни даже партнера. Мужчины посещали публичные дома и там могли получить не только, что им не доставало, но и высказаться. У женщин появляется такая возможность только на психоаналитической кушетке. Что бы там ни говорили, классический психоаналитик – это прежде всего символический сексуальный партнер, а только затем врач и пастырь. Даже в щедром на интеллектуальные свершения XIX веке общество оказалось еще совершенно неподготовленным для свободного обсуждения таких вопросов, которые считались неприличными и, следовательно, оставались под запретом общественной морали. В древнем Египте подобной проблемы не стояло. Женщины и мужчины совершенно свободно обсуждали любые темы, связанные с их сексуальной жизнью, встречались, когда хотели, писали друг другу послания на остраконах, называя любимого и любимую «брат» (sn) и «сестра» (sn.t), и не заботились о том, что подумают другие. В династический период женщины писали мужчинам и любовные стихи, без всякого стеснения выражая в них свои эротические чувства. Ни внешней, ни внутренней цензуры не существовало. Тогда государство, в отличие от сегодняшнего, не вмешивалось в интимную жизнь людей, им никто не говорил, кого и как любить. Напомню, что в Египте нашелся даже свой Поль Авриль [37], я имею в виду Туринский эротический папирус, датируемый примерно эпохой правления Рамсеса III и его сына Рамсеса IV, то есть XII–XI вв. до н. э. При всей своей наглядности и кажущейся очевидности, это – удивительный документ, не поддающийся однозначной интерпретации. Автор папируса изобразил на нем животных, которые заняты человеческими делами, и целый ряд сексуальных сцен между людьми. Возможно, речь идет об одном и том же персонаже, участвующим во всех этих сценах. Мнения о смысле этих сцен расходятся: или же это забава для бомонда, или сатира на оный или, что тоже вполне вероятно, изображение или аллегория сакральных действий.
Если сравнить с той же Грецией, то египетские женщины пользовались не только сексуальной свободой, но и могли наслаждаться несравненно более высоким социальным статусом. В греческом обществе времен Платона и Аристотеля обычная жительница целиком зависела от мужчины, за которого она выходила замуж, еще будучи подростком, принеся в жертву богам свои детские игрушки и прядь волос. Даже несмотря на образование, которое могли получать юные гречанки, с момента ее вступления в брак она практически исключалась из социума, превращаясь в придаток дома, где у нее была своя особая территория – гинекея. Муж в доме имел всю полноту власти, и в особых случаях, при ссорах или обнаружении супружеской неверности с ее стороны, мог подвергнуть жену строгим наказаниям вплоть до убийства.
Платон, давая волю фантазиям об устройствах восточных обществ (если эта гипотеза верна), сочиняя свою утопию, явно хотел чего-то большего. Его государство – фантасмагорический коктейль из ранних коммунистических идей (отмена частной собственности, обобществленные женщины и дети), квази-китайской системы экзаменов, как бы позволяющей идти вверх самым одаренным, и элитизма в виде философов-властителей, единственно способных созерцать идею блага (ἀγαθοῦ ἰδέα). Высшее благо – цель политеи, в этом Платон, как и Аристотель, был убежден. Того же, надо думать, хотел и Хаммурапи, сочиняя свои законы и мечтая о едином централизованном государстве с центром в Вавилоне, едином социальном порядке, установленном по образцу порядка космического: раз и навсегда. Подобная мечта была и у Данте, которую он выразил в «Пире», о совершенстве общественных законов по образцу законов небесных – одни для всех; поэтому-то Данте и призывал к созданию единого государства на земле, законы которого будут предостерегать бесчестных людей от дурных поступков, войн и насилия. Александр Богданов, о котором я уже упомянул, теоретик социализма, создатель в 1920-х годах «тектологии», возможно, первой в XX веке «теории всего», предлагал рассматривать развите природы и общества как единый во многом процесс, стремящийся к равновесию. Равновесие – фундаментальный принцип, по Богданову, не статичный, он основан на динамической борьбе противоположностей, что и заставляет равновесие постоянно усложняться. Конечная цель этой диалектики – всеобщая гармония. Тут можно вспомнить и «Розу мира» (1958) Даниила Андреева, своеобразный ответ на «Божественную комедию» Данте, где иерархии и светлые силы Земли (Шаданакары) должны смягчать и просветлять законы, везти нас к более высоким состояниям, чем наше существование в данный момент. В середине ХХ века американский психотерапевт Александр Лоуэн, создатель энергетического анализа, совмещавший в себе принципы древнекитайской философии, идею биофизического поля, оказался близок к Богданову (утопии бывают и научными).
Итак, на Ваш вопрос я бы ответил так: жизненная сила утопии, та, что заставляет человека снова и снова моделировать идеальное устройство общества, жертвуя индивидуальным ради всеобщего, заключается в его стремлении победить время. Идеальная модель не стареет, как геометрическая фигура, вроде треугольника или круга; в отличие от человеческого существа, она бессмертна. Суть у-топии не в том, что у нее нет места в этом данном мире, а в том, что она не подчинена времени.
И.В-Г. Но ведь известно немало случаев, когда утопии сочинялись ради литературного опыта или, на худой конец, интеллектуальной провокации или даже сатиры на злобу дня. Слушая Вас, трудно поверить, что Платон всерьез думал о реализации своего проекта, да и Томас Мор, если не ошибаюсь, тоже не расчитывал, что его король Утоп когда-нибудь займет место в реальной истории.
А.Н. Это все, разумеется, область догадок. Но мне кажется, что Платон сочинял свой проект не забавы ради, он был искренен в своем желании найти идеальную, с его точки зрения,