Анна Быстрова: Год назад в метро был сексуальный акт, их подвергли жутчайшему остракизму: как им не стыдно? А на самом деле идет речь об “оскорблении чувств верующих”, было стыдно, получается, публике. Парень с девушкой едут навстречу на эскалаторе и целуются – мне это неприятно. Я считаю, что в социуме должны быть условности, водораздел.
Аркадий Недель: А в Иране, например, мужчина и женщина не могут даже держаться за руки, не говоря уже о поцелуях на публике. Можно пойти дальше и сказать, что мужчина и женщина должны держать дистанцию. Я не вижу ничего плохого в том, что пара целуется в метро, на эскалаторе, это проявление жизни.
Елена Фанайлова: Когда вы говорите «не вижу ничего плохого», это ваша моральная оценка. А Анна говорит об «оскорбленных чувствах», о тех бессознательных, недоработанных вещах, которые возникают у народа.
Аркадий Недель: А почему другие стоящие на эскалаторе должны быть оскорблены этим невинным действием? Это зависть?
Елена Фанайлова: Это идентификация. Разные чувства возникают, когда человек идентифицирует себя с целующейся парой, может быть масса самых разных смыслов. На этом во многом основано неприятие гомосексуальности. Я вспомнила еще один прекрасный пример – флэшмоб «Я не боюсь сказать». Это охватило Восточную Европу, женщины описывали ситуации сексуального насилия. Эти вещи маркированы как интимные. Стыдно и страшно предавать их паблику. Это связано с нашей интимностью?
Аркадий Недель: Это вызов социальности. Секс и все, что с ним связано, до сих пор табу, это стыдно, это зона умолчания. Хотя о сексе написано книг больше, чем о Второй мировой войне.
Елена Фанайлова: Это постфрейдистская социология, философия, психология.
Аркадий Недель: Это один из самых трендовых сюжетов современной научной и околонаучной литературы. Это самая популярная практика в истории человечества, вместе с едой.
Елена Фанайлова: Есть еще третья, напомню формулировку «ешь, люби, молись». Я не могу есть на людях. Для меня это интимный акт, отношения с едой.
Аркадий Недель: И молись – может быть.
Елена Фанайлова: «Не бывает атеистов в окопе под огнем». Даже человек, который думает, что он далек от трансцендентного и не верит в высшие силы, в ситуации, когда в его жизни возникает прямая угроза, будет взывать к чему-то, что спасло бы его. Россия остается довольно консервативным пространством, тем более в свете общего неоконсервативного тренда. Поколение, которое сделало русскую сексуальную революцию, с недоумением смотрит на своих детей, которые говорят в 18 лет: «Мама, я хочу замуж…» Непонятно, откуда это архаическое представление. Сохранится ли интимность в современном мире и в будущем?
Анна Быстрова: Безусловно, сохранится, но уйдет в подполье. В эпоху одновременной глобализации общества и его же цифровизации, я наблюдаю это и по своим детям, и по себе, и так далее, асексуальность набирает обороты. Люди в этом живут, я лично знаю таких людей, яркие, интересные личности, но, видимо, они эту энергию сублимируют в другие явления, проявления себя в жизни. Думаю, что самую большую интимность люди сейчас реализуют перед монитором своего компьютера.
Анастасия Маслова: Здесь две параллельные линии интимности. Линия душевности, которая, скорее, элиминирует, чем нарастает, получается, интимность никуда не девается, она настолько прочно сидит, что это и есть центр человека, она была, есть и будет. А что касается не духовного, а соматического, межличностного, межполового, любовного состояния, то здесь вопрос. С теми тенденциями, которые сейчас возникают на Западе, некая импотенция общества, и эмоциональный интеллект, который должен реагировать на все, должен развиваться, но он ослабляется. Человек становится менее сенситивным и не-чувственным из-за этого монитора. Я думаю, будет трансформация, но останутся люди, которые будут сохранять исконную человеческую чувственность.
Аркадий Недель: Интимность выживет. Если нет, то не выживем мы. Это во-первых. Во-вторых, чтобы это случилось, нам нужно сражаться за нее. Она должна вести борьбу с тотальной социальностью, которая сейчас наступает. Фейсбук – это антиинтимность, все просматривается. Это гиперпубличность: я как бы сижу у себя дома, и все пронизано. А защищаться и сражаться можно только тем способом, который я для себя считаю приемлемым: заявлять о себе, говорить. Интимность должна приобрести язык, голос, на котором она сможет на равных говорить с социальностью. Говорить не языком социального, который ей навязан, а собственным, и сделать этот язык главным. И только тогда интимность сможет победить. И, соответственно, мы сможем выжить.
Его правильные взгляды на все: Лешек Колаковски
10 лет со дня смерти философа Лешека Колаковского и его книга «Разговоры с Дьяволом» по-русски «Мои правильные взгляды на всё» – книга Колаковского, ходившая в позднесоветском самиздате. Лешек Колаковский, критик тоталитаризма, поляк и гражданин мира. Марксист, католический философ, рационалист, политический активист и противник коммунистических властей. Политический эмигрант 68 года, профессор Оксфорда, деятель «Солидарности» и сотрудник Радио Свободная Европа.
Автор классического труда «Основные направления марксизма» и книг по религиозной философии. Колаковский и Гуссерль. Где находятся пределы познаваемого? Философ и публицист между Честертоном и Чораном. Европейский ум и польская идентичность.
Родители Колаковского в оккупированной Варшаве: как список отца о спасаемых евреях чудом не достался гестапо.
Что может Бог и чего не может Дьявол? Относительность милосердия и границы справедливости. Книга «Разговоры с Дьволом» вышла в Петербурге в издательстве Яромира Хладика.
Обсуждают: директор Польского культурного центра Петр Сквечиньский, переводчик книг Колаковского «Разговоры с Дьяволом» и «Небесный ключ» Юрий Чайников, философ и писатель Аркадий Недель, переводчик, журналист Александр Бондарев (Париж) и издатель Колаковского, поэт Игорь Булатовский (Санкт-Петербург).
Елена Фанайлова: Мы будем разговаривать сегодня о «Правильных взглядах на все» Лешека Колаковского – великого философа, литератора, мыслителя, определяемого источниками как польско-европейско-английский. Он родился в 1927 году, в 1943-м потерял отца, в 1945-м вступил в коммунистическую партию: заканчивалась Вторая мировая война, и коммунизм казался части Польши проектом, открывающим будущее. В 1956 году во время знаменитых октябрьских событий он выступает с критикой схемы социализма и будущего коммунизма, предлагаемой Советским Союзом, с программной речью, которая звучит для всего польского общества. В 1966 году он публично подводит итоги десятилетия, за что его выгоняют с возглавляемой им кафедры современной философии в Варшавском университете, и в 1968 году, с началом антисемитской кампании в Польше и нового периода реакции, вынужден эмигрировать. Он уезжает сначала в Америку, потом работает в Оксфорде долгие годы. Он всегда был политическим активистом, входящим в структуры, которые затем объединились с «Солидарностью». Он возвращается в Польшу во времена демократических перемен. Он награжден немыслимым количеством премий, в частности, Джона Клюге, это первая