К Шевлову на рысях подъехали три всадника. Худой как щепка Ян Малкин по прозвищу Ожог. Просперо Басти, более известный как Сперри. И Эйлеах Мор-Дху, Юла, на своей кобыле.
– Собраны, как ты и велел, – сказала Юла, откидывая на затылок рысий капюшон. – Все село.
– Пусть их утихомирят.
Согнанные утихомирились, не без помощи нагаек и дубинок. Шевлов подъехал ближе.
– Как называется эта дыра?
– Воля.
– Снова Воля? Ни на грош фантазии у хамов. Веди рабочих дальше, Сперри. Покажи им, где столб забивать, а то опять места перепутают.
Сперри свистнул, крутанул коня. Шевлов подъехал к согнанным. Юла и Ожог встали по его сторонам.
– Жители Воли! – Шевлов поднялся в стременах. – Слушайте, что скажу! По желанию и приказу милостиво правящего короля Визимира объявляю вам, что отныне земля эта, по самые пограничные столбы, королевству Редании принадлежит, а его величество король Визимир теперь монарх ваш и господин! Ему вы обязаны почестями, послушанием и данью. А с арендой и налогами у вас просрочка! По приказу короля вы должны долг выплатить немедленно. В походную казну присутствующему здесь казначею.
– Как же так? – раздался голос из толпы. – Как это платить? Мы же уже ж платили ж!
– Дань-то с нас уж содрали ж!
– Содрали с вас казначеи темерийские. Нелегально, ибо тут не Темерия, а Редания. Вон гляньте, где столбы стоят.
– Но еще вчера, – завыл кто-то из крестьян, – тут была Темерия! Как же это так? Мы и заплатили, как велели…
– Не имеете права!
– Кто? – заорал Шевлов. – Кто это сказал? Я имею право! У меня королевский приказ! Мы есть королевское войско! И я говорю, что кто хочет тут на хозяйстве остаться, должен дань заплатить до последнего гроша! А кто не хочет, изгнан будет! Заплатили вы Темерии? Видать, темерийцами себя считаете! Тогда вон, вон туда, за границу! Но лишь с тем, что в руках унесете, ибо хозяйство и скот Редании принадлежат!
– Разбой! Разбой и насилие! – вскричал, выходя вперед, здоровенный мужик с буйной шевелюрой. – И вы не короля войско, а разбойники! Не имеете пра…
Эскайрак подъехал и врезал крикуну кнутом. Крикун упал. Остальных успокоили древками копий. Отряд Шевлова умел разбираться с селянами. Они уже неделю двигали границу и замирили уже не одно селение.
– Скачет кто-то, – указала нагайкой Юла. – Уж не Фиш ли?
– Он самый, – глянул из-под руки Шевлов. – Вели чудачку с возу стащить и доставить. А сама возьми пару ребят, обыщите округу. Сидят хуторяне по полянам да вырубкам, им тоже надо донести, кому теперь аренду платить должны. А если кто возмущаться будет, знаете, что делать.
Юла по-волчьи усмехнулась, блеснула зубами. Шевлов пожалел крестьян, которых она навестит. Хотя их судьба и мало его занимала.
Взглянул на солнце. «Надо поторопиться, – подумал он. – До полудня хорошо бы еще несколько темерийских столбов снести. И несколько наших вбить».
– Ты, Ожог, за мной. Поехали гостей встречать.
Гостей было двое. У одного на голове была соломенная шляпа, а суровая челюсть и выдающийся подбородок, как и вся физиономия, были черными от небритой несколько дней щетины. Другой был мощного сложения, настоящий богатырь.
– Фиш.
– Господин сержант.
Шевлов вспыхнул. Жавиль Фиш – не без умысла – припомнил ему старое знакомство, времена службы в регулярной армии. Шевлов не любил, когда ему напоминали о тех временах. Не хотел помнить ни о Фише, ни о службе, ни о говенном унтер-офицерском жалованье.
– Вольный отряд, – Фиш кивнул в сторону деревни, откуда доносился крик и плач, – за работой, как я погляжу? Карательная экспедиция, никак? Жечь будешь?
– Это мое дело, что я буду.
«Не буду», – подумал он. – Подумал с досадой, потому что любил жечь деревни, да и отряд это любил. Но не велели. Границу велели поправить, с крестьян дань взять. Упрямых прогнать, но хозяйства не трогать. Новым поселенцам пригодится, которых сюда пришлют. С севера, где людно даже на пустырях.
– Чудачку я поймал, и она у меня, – сообщил он. – Согласно заказу. Связанную. Непросто было, если б знал заранее, запросил бы больше. Но мы договорились на пятьсот, так что пятьсот с тебя.
Фиш кивнул, богатырь подъехал и вручил Шевлову два кошелька. На предплечье у него была вытатуирована змея, обвившаяся буквой S вокруг клинка кинжала. Шевлов знал эту татуировку.
Подъехал всадник из его отряда, с пленной. У чудачки на голове был мешок, доходящий до колен, обмотанный веревкой так, что связывал ее руки. Из-под мешка торчали голые ноги, худые, как ветки.
– Что это? – указал Фиш. – Господин сержант, дорогой мой? Пятьсот новиградских крон малость дороговато за кота в мешке.
– Мешок в подарок, – холодно ответил Шевлов. – Как и добрый совет. Не развязывай и внутрь не заглядывай.
– А то что?
– Рискуешь. Искусает. А может и проклятие навести.
Богатырь втянул пленную на луку седла. Спокойная до сей поры чудачка забарахталась, завертелась, заскулила из-под мешка. Но ни к чему это не привело; мешок надежно удерживал ее.
– Откуда мне знать, – спросил Фиш, – что это именно то, за что я плачу? А не какая-то случайная девица? Хотя бы вон из той деревни?
– Во лжи меня обвиняешь?
– Никоим, никоим образом. – Фиш пошел на попятную, и помог ему в этом вид Ожога, что гладил рукоятку топора, висевшего у седла. – Верю тебе, Шевлов. Знаю, твое слово не дым. Мы все же знакомы, разве нет? В старые добрые времена…
– Пора мне, Фиш. Дела зовут.
– Бывай, сержант.
– Любопытно, – откликнулся Ожог, глядя на отъезжающих. – Любопытно, на что им она. Чудачка эта. Ты не спросил.
– Не спросил, – холодно признал Шевлов. – Потому что о таких вещах не спрашивают.
Он слегка пожалел чудачку. Хотя ее судьба и мало его занимала. Но он догадывался, что судьба эта будет печальной.
Глава двенадцатая
В мире, где за каждым охотится смерть, приятель, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения. Не имеет значения, каким именно является решение. В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких или больших решений. Здесь есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.
На перекрестке стоял дорожный указатель, столб с прибитыми к нему досками, указывающими четыре стороны света.
* * *
Рассвет застал его там, куда он упал, выброшенный порталом, на мокрой от росы траве, в зарослях близ болота или озерка, роящегося от птиц, кряканье и курлыканье которых и вырвало его из тяжелого, мучительного сна. Ночью он выпил