Очевидно, вульгаризмы – результат превращения сексуального чувства во что-то грубое, шаблонное, фальшивое и преступное. Трепет и волнение, мелкая дрожь и вспышки где-то в глубине тела, беспокойство, ожесточение, сострадание, восхищение при попытках завоевать друг друга и друг друга спасти, изнурительная разведка потайных ходов, шквал, застигший вас у самой вершины, нирвана, опьянение, полет… Все это скрыто в слепой зоне, куда нет доступа языку.
Пустота на месте слов – знак поражения, неудавшейся попытки самопознания, а еще – предупреждение о таящейся в этой зоне опасности. Язык связывает человека с миром, и когда эта связь обрывается или исчезает, мы чувствуем потерю контроля над миром. В этом смысле у нас есть все основания говорить, что язык – это власть. Для химика его лаборатория – родная стихия, но профан на месте той же самой лаборатории увидит минное поле, где каждый неверный шаг чреват гибелью. Столичному жителю большой город кажется невероятно удобным и милым сердцу местом, а деревенский, очутившийся в городе впервые, увидит перед собой каменные джунгли, исполненные враждебности, внушающие неизъяснимый ужас. И причина тому очень проста: мир, для описания которого мы не можем найти подходящего языка, нам не подчиняется.
В социологии под маргиналами подразумеваются люди, совершившие переход из одной культуры в другую, например, сельские жители, перебравшиеся в город, или мигранты, оказавшиеся в другой стране. И в первую очередь такие люди сталкиваются с проблемой языка. Неважно, сколько у них денег или влияния, – до тех пор, пока они в полной мере не овладеют новым языком, пока не освоятся в новой языковой среде, их будет преследовать ощущение отсутствия корней, отсутствия опоры, ощущение небезопасности. Многие состоятельные японцы, приезжая во Францию, страдают от «парижского синдрома», и даже самые отчаянные китайцы, оказавшись в США, сталкиваются с так называемым «нью-йоркским синдромом». Низкий уровень языка не дает им пустить корни в холодную землю чужбины. Ни деньги, ни сила характера не избавляют их от необъяснимого беспокойства, тревоги, паники, от учащенного сердцебиения, от шума в ушах, от подозрительности и мании преследования. Непонятный разговор соседей или прохожих на улице, любая особенность ландшафта или устройство, для которого они не знают названия, незаметно увеличивает их напряжение, становится одним из болезнетворных факторов, что смыкаются вокруг плотным кольцом. И тогда многие из этих людей запирают себя в пустых жилищах, бегут от мира, прячутся от чужих глаз, словно любовники в постели.
Люди не боятся обнажения. Мы спокойно раздеваемся в бане, на медосмотре, в бассейне, а в некоторых западных странах люди даже выходят нагишом на пляж, не чувствуя при этом никакой скованности. И только во время полового акта человек испытывает потребность запереть двери и задернуть шторы, словно мышь, которая старается забраться поглубже в свою нору. Конечно, на то есть множество причин. И одна из причин, на которую обращают досадно мало внимания, по моему мнению, следующая: в бане, на медосмотре и в бассейне человек полностью владеет языковой ситуацией, а значит, его ощущения контроля над собой и окружающими достаточно для того, чтобы разум взял власть над страхом. Но когда человек, скинув брюки, оказывается перед бескрайней слепой зоной секса, он невольно чувствует растерянность и недоумение, а следом – тревогу, которая гонит его забиться поглубже в свою нору. Чего же он боится? Не столько общественного осуждения, сколько самого себя – человек подсознательно боится заблудиться в потемках безымянности секса. Раздевшись, люди не могут избавиться от беспокойства, тревоги, паники, учащенного сердцебиения, шума в ушах, подозрительности и мании преследования, как если бы перенеслись в Париж или Нью-Йорк, о которых давно мечтали, но оказались вынуждены сидеть в гостиничном номере, заперев двери и плотно зашторив окна.
По статистике, маргиналы чаще идут на преступления и чаще подвержены психическим болезням. Чужой мир, который не подчиняется власти языка, оборачивается непознаваемым хаосом, расшатывающим наш рассудок и логику. Точно так же и слепая зона на месте слов для описания секса способна вызвать у человека временное помрачение. Быть может, в помрачении и кроется секрет соблазнительности сексуальных авантюр, но по этой же самой причине вожделение нередко ввергает человека в беду. «Медовые ловушки» не раз приводили к краху великих политических замыслов, экономических проектов и военных кампаний. Одна ночь любви может отнять у человека рассудок, и он беспечно шагнет со скалы в глубокую пропасть, как это сделала Тесян.
Возможно, дело обстояло так:
1. Тесян вовсе не хотелось снова познать бедность и нужду, просто однажды она вдруг поняла, что мечтает спасти Треуха, сотворить чудо с помощью собственного тела. Раньше она с легкостью завоевывала сердца приличных мужчин, но один и тот же сценарий успел ей прискучить. Тесян с детства любила риск и приключения, поэтому Треух представлялся ей новым полем битвы, опасной, но притягательной миссией. Поверив в эту миссию, Тесян перестала бояться бедности и нужды: напротив, бедность и нужда опьяняли ее, мечты о триумфе, о преображении Треуха заставляли ее сердце биться чаще.
2. На счету Треуха было много недостойных поступков, он поднимал руку на отца, дрался с братьями, отказывался выходить на общие работы, воровал деревенские удобрения, залезал на стену женского нужника, чтобы подглядывать, и раньше Тесян только фыркала, узнав об очередном его подвиге. Но после стала списывать хулиганства Треуха на силу своего обаяния. Из-за красоты Тесян в деревне погибли все красодевы, сбесилась вся скотина, так стоит ли удивляться безобразиям Треуха? Треух – нет, теперь она называла его мучельцем – ее мучелец был отнюдь не обделен благородством. Можно вспомнить, как он рисковал своей жизнью, чтобы зачислить Яньу в школу. Если бы он не сходил по ней с ума, если бы мысли его не туманились от неразделенной любви, стал бы он вытворять такие непотребства? У Тесян словно пелена упала с глаз, сердце зашлось от торжества и теплой благодарности, а тело охватила невольная дрожь.
3. После так называемого «изнасилования» Тесян испытывала угрызения совести, ей хотелось искупить свою вину перед Треухом. Поэтому, когда он вернулся в Мацяо и избил ее до кровавых синяков, она вовсе не озлобилась, а испытала тихое облегчение – теперь мы квиты. Но что самое удивительное, боль стала ей сладка, боль доказывала, что Треух от нее по-прежнему