Глава 14. Сере́бряная
Лягушка тронула лапой свечку. Дрожащий круг передвинулся, осветил дальний край Озёр-Чащоб на старинной карте, рисованной ещё царского отца дедом.
– Нет, нет, не так далеко, – качнул головой Иван. – Так далеко батюшка и ссыльных не отправляет.
– Сама знаю, что ближе, – квакнула Василиса. – Да неловко, друг мой сердечный, лапой свечу двигать.
Иван молча переставил свечу поближе к столице.
Пел в углу сверчок, струились сумерки, шёл за окном сухой слабый снег. Померла осень, встала крепкая тихая зима – такая, что скрипел под санями снежок, дивно пели красногрудые снегири, и мороз не щипал, только румянил щёки. В такую зиму дальняя дорога – одно удовольствие.
Назначил царь Ивану съездить с посольством в Серебряную – глухую деревню, в которой царские рудопыты отыскали рудную жилу. Народ там был тёмный, цену серебру слыхом не слыхивали, а серебро Озёрам-Чащобам для чеканки монет требовалось. Кольчуги, сбрую, мечи для войны с Медными Табунами закупить хотел батюшка в Заиревье, а оружейники тамошние только серебро принимали.
– Рудопыты им, конечно, как могли, втолковали, – объяснял батюшка. – Но что с них возьмёшь: в почвах в своих, в камнях разбираются, а расписать, что к чему, не могут. Езжай, Иван, растолкуй серебря́нцам про рудники. А то и жену бери. Засиделся ты во дворце. Туда день, там день, обратно – в полседмицы обернётесь, хоть пыль книжную с себя стряхнёшь, а то только и знаешь, что в книжнице сидеть. Точь-в-точь Гнева.
И на том, как говорится, спасибо, что на царство наконец Ратибора батюшка назначил. Грех было перечить, отказываться в Серебряную ехать.
– Поедешь со мной, Василиса?
– Куда мне, – квакнула лягушка. Дёрнула лапой, склонилась над плошкой с водой. – Мне из дворца ни шагу.
Накануне отъезда принёс Иван тяжёлую карту на выделанной коровьей шкуре. Расстелили, прижали по углам где медным подсвечником, где тяжёлым кувшином. Принялись искать Серебряную в четыре глаза. Наконец нашли: ровно посредине между Крапивой-Градом и чёрной опушкой по краю карты. Иван провёл пальцем, запоминая дорогу.
– Гляди-ка. Кро́меч по пути. Там, говорят, пряники медовые хороши. Коли остановимся, привезу тебе. А где ж Край-Болото на карте?..
Прошёл по светёлке ветер. Задул огни. Василиса велела:
– Принеси-ка ещё свечей.
Иван ушёл, а когда вернулся – безо всяких свечей было светло, стелилось серебряное сиянье от вставшей среди горницы Василисы. Всякий день, как приходила тьма, видел Иван её девицей – всякий раз закрывал глаза, ослеплённый.
Василиса подошла, забрала высокую свечку. Тронула ладонью – загорелся белый огонь. Василиса опустилась на пол, провела свечой над картой. Капнул и застыл светлой слезой воск в лесах у Крапивы-Града.
– Вот тут Край-Болото, Иван. Только его ни на каких картах не рисуют и не нарисуют никогда.
– Не из него ль Кощей на торг-то тогда явился?
Василиса вскинула голову, оглянулась. Сверчок умолк и тотчас застрекотал встревоженно, заполошно.
– Не надо батюшку по имени поминать.
– Да если он тебя и сыщет здесь – как доберётся? – Сковырнул Иван ногтем остывший воск. – Сама говорила, над Солонью он не властен. Увидеть увидит, а добраться не сможет.
– Никак ему не добраться, твоя правда. А всё же… Добралась как-то до Солони его книга, оказалась в царской книжнице. Кто знает как.
Иван свернул карту, положил на лавку. Глянул на Василису.
– Не печалься. Всё разрешится.
– Да что разрешится? – грустно усмехнулась она. Сверкнула влажными очами: – Если б я сама ещё знала, что́ разрешиться должно! Злюсь я на батюшку. Гневлюсь! Но и тоскую… тоже… А порой словно и вовсе не чувствую ничего. – Вставила свечу в подсвечник. Сказала тихо: – Почивать пора. Тебе завтра подниматься до солнца.
– А ты?
– А я посижу ещё, Иван, в окно погляжу. На карте Край-Болото не начертают, но глазами разглядишь из любой дали, коли сердце подскажет.
* * *
Затемно ещё постучал в двери Алёшка. Иван едва глаза открыл, а Василиса так и просидела у окна всю ночь, вышивала на его кафтане птах обережных. Провожая, велела:
– На рожон не лезь, судьбу не испытывай.
– А ты не тревожься больно. Чай, не к батюшке твоему едем. Чай, по Солони только.
Поправила Василиса воротник Ивану, вздохнула.
– Доброй дороги тебе.
Дождавшись, пока скроется с глаз посольство, позвала негромко:
– Мамки-няньки! Летите вслед, сберегите от бед!
Нехорошо, холодно зашлось сердце. Василиса затворила двери, а там уж и зорька глянула. Лягушка вспрыгнула на лавку у окна и принялась ждать.
* * *
Скрипели полозья. Тяжело грела меховая полость [197], ветер щипал щёки. Под самый рассвет выехали из Крапивы-Града послы; серебрился снег, и сани летели легко, мягко.
– По такой погоде поди чуть за полдень доберёмся!
– Ты уж, Влас, не ври, за полдень туда только Кощей на своих тенях долетит.
– Али матушка-царица наколдует туч, встанет на них, ударит посохом и враз в Серебряной очутится.
– Хватит тебе, Еме́ля, сказками Ивана Милонежича потчевать. Он человек учёный, в чёрные чудеса не верит.
– Да как тут не верить, когда что ни осень – суховей с искрами, что ни сон у ведуньи – то про конец царства?
– Так и не верить. Работай больше, спи крепче – не будут тебе такие сны сниться.
– Так не мне снилось – ведунье!
– Какой ещё ведунье?
– Бабке Мака́ре.
– Ба-абке! Ма-ка-аре! Ты ещё ясно солнышко послушай али тёмну ноченьку. Они тебе и не то расскажут.
– Вот смеёшься ты, Бла́горь, а ведь и правда так. Спроси прадеда, коли жив, – так ли раньше было? Сколько сеяли – столько жали. Прузи [198] видом не видывали. Ии́збы что ни год не полыхали, и по деревням нечисть не шаталась.
– Ещё нечисть припомни! Мужики напьются, куролесят с немытыми рожами, вот тебе и нечисть.
– Хорош горланить, – велел возница. Обернулся, погрозил через плечо: – Али забыли, кто с нами? Ты, Иван Милонежич, не серчай, суеверные у нас мужики да говорливые хуже баб, даром что из приказа посольского.
– Я и не в обиде, – ответил Иван. – Новости послушать – дело хорошее.
– Если б новости! Звон да брехня.
– Брехня брехнёй, а вот предсказала ж бабка Мака́ра, что невестка у царя явится из боло…
Кто-то охнул. Смолкли мужики. Возница закаменел спиной, а шустрый Емеля прикусил язык. Выдавил:
– Иван Милонежич, пощади дурня.
Видно было по лицам: до смерти перепугались посольские. По всему граду слухи ходили про суженую старшего сына царского. На пиру-то свадебном девицей, говорят, была, а по