Во многих формулировках Фрейда проглядывает тот факт, что его интерес выходит за рамки сферы медицинского лечения. Он говорит о психоаналитической терапии как об «освобождении человеческого существа», а о психоаналитике – как о том, кто должен служить «моделью» и действовать как «учитель»; он заявляет, что «отношения между психоаналитиком и пациентом основываются на любви к истине, иными словами, на признании реальности, и потому исключают всякую возможность обмана или притворства».
Что же из всего этого следует? Хотя сознательно Фрейд был только ученым и психотерапевтом, бессознательно он был – и хотел быть – одним из величайших культурно-этических лидеров двадцатого века. Он хотел покорить мир своим рационалистско-пуританским догматом и привести людей к единственному – и весьма ограниченному – спасению, на которое был способен: покорению страстей с помощью интеллекта. Для Фрейда именно это – а не какая-либо религия или политическое решение вроде социализма – было единственным приемлемым решением проблемы человека.
Движение Фрейда питалось энтузиазмом рационализма и либерализма XVIII–XIX веков. По печальной воле рока это движение обрело популярность после Первой мировой войны в среде городского среднего класса и интеллигенции, которым недоставало веры и политического или философского радикализма. Поэтому психоанализ стал заменой радикальному философскому и политическому интересу, новой идеологией, которая не требовала от своих приверженцев почти ничего – разве что знания терминов.
Именно эта характеристика сделала психоанализ столь популярным сегодня. Бюрократическая структура, завернувшаяся в мантию Фрейда, наживается на этой популярности, но она едва ли что-то унаследовала от его величия и его истинного радикализма. Ее члены боролись друг с другом с помощью мелких интриг и махинаций, и «официальный» миф о Ранке и Ференци помог устранить двух единственных деятельных и наделенных воображением учеников из первоначальной группы, оставшейся после отщепления Адлера и Юнга. Но, по моему мнению, если психоаналитическое движение хочет поддерживать и развивать фундаментальные открытия Фрейда, ему необходимо пересмотреть многие из его теорий, зародившихся в атмосфере физиологического материализма девятнадцатого века, с позиций гуманистического и диалектического мышления. Подобное переложение Фрейда на новый лад должно основываться на динамическом видении человека, построенном на изучении конкретных условий человеческого существования. Тогда гуманистические цели Фрейда, выходящие за рамки болезней и их лечения, могут найти новое, более подходящее выражение. Но это сможет произойти, только если психоанализ сбросит оковы бесплодной бюрократии и снова с исконной храбростью пустится на поиски истины.
Революционный характер
Концепция «революционного характера» имеет политическо-психологическую природу. В этом отношении она схожа с концепцией авторитарного характера, которая была введена в психологию около тридцати лет назад. Последняя соединила в себе политическую категорию авторитарной структуры в государстве и семье с психологической категорией структуры характера, которая формирует основу такой политической и социальной структуры.
Концепцию авторитарного характера породили определенные политические интересы. Примерно в 1930 году в Германии у нас возникло намерение оценить шансы того, что большая часть населения активно выступит против политики Гитлера [73]. В 1930-м большинство жителей Германии, особенно рабочие и служащие, не поддерживали нацизм. Они были на стороне демократии, и это отражалось в результатах политических и профсоюзных выборов. Вопрос заключался в том, станут ли они сражаться за свои идеи, если дойдет до столкновения. Предпосылка исследования была такова: мнение – это одно, а убеждение – нечто совсем иное. Или, выражаясь иначе, мнение может составить кто угодно, так же как выучить иностранный язык или иностранные обычаи, но лишь те мнения, которые уходят корнями в характер человека и подкрепляются его энергией, – лишь они превращаются в убеждения. Человеку легко соглашаться с идеями, если их провозглашает большинство, но их влияние в огромной степени зависит от структуры характера человека в критической ситуации. Характер человека, как сказал Гераклит и как продемонстрировал Фрейд, – это его судьба. Структура характера определяет то, какую идею человек выберет, а также то, какой силой будет обладать выбранная им идея. На самом деле, это очень важный аспект Фрейдовой концепции характера – она выходит за рамки традиционной концепции поведения и говорит о том поведении, которое динамически заряжено, так что человек не просто думает определенным образом, но само его мышление вырастает из его склонностей и эмоций.
Вопрос, который мы тогда задали, звучал так: насколько широко распространена среди немецких рабочих и служащих структура характера, противная авторитарной идее нацизма? И это подразумевало еще один вопрос: насколько, когда настанет критический момент, немецкие рабочие и служащие окажутся готовы бороться с нацизмом? Было проведено исследование, по результатам которого приблизительно десять процентов немецких рабочих и служащих продемонстрировали то, что мы называем авторитарной структурой характера; примерно пятнадцать процентов имели демократическую структуру характера, а огромное большинство – около семидесяти пяти процентов – составляли люди, структура характера которых представляла собой смесь двух этих крайностей [74]. Наше теоретическое предположение заключалось в том, что приверженцы авторитаризма будут ярыми нацистами, «демократы» горячо воспротивятся нацизму, а большинство не примкнет ни к тем ни к другим. Как показали события 1933–1945 годов, эти предположения были более или менее точными [75].
Для наших целей сейчас будет довольно сказать, что авторитарная структура характера – это структура личности, у которой ощущение силы и идентичности основывается на симбиотическом подчинении властям и в то же время на симбиотическом возвышении над теми, кто подчинен ее власти. Иными словами, авторитарный характер чувствует себя сильным, когда может покориться и стать частью власти, которая (в некоторой степени с опорой на реальность) раздувается и обожествляется, и когда в то же самое время может раздуться сам, вобрав в себя тех, кто подчинен его власти. Это состояние садомазохистского симбиоза дает ему силу и чувство идентичности. Становясь частью «большого» (чего бы то ни было), он становится большим; будь он один, сам по себе, он съежился бы до ничтожных размеров. По этой самой причине угроза власти и угроза его авторитарной структуре для авторитарного характера является угрозой ему самому – угрозой его психическому здоровью. Поэтому он вынужден бороться с тем, что угрожает авторитарности, так, как боролся бы с опасностью, нависшей над его жизнью и рассудком.
Обращаясь теперь к концепции революционного характера, я хотел бы начать с объяснения того, чем революционный характер, по моему мнению, не является. Вполне очевидно, что революционный характер – это не человек, который участвует в революциях. Именно в этом заключается различие между поведением и характером во фрейдистском динамическом смысле. Кто угодно может по ряду причин принимать участие в революции, независимо от того, что он чувствует, если его действия имеют революционную направленность. Но тот факт, что он действует как революционер, едва ли что-то говорит нам о его характере.
Второе, чем революционный характер не является, несколько более сложно для понимания. Революционный характер – это не бунтарь. Что я под этим подразумеваю? [76] Я бы определил бунтаря как человека, который глубоко презирает власть за то, что она его не ценит, не любит, не принимает. Бунтарь – это человек, который хочет свергнуть власть из-за этого презрения и в результате обрести могущество свергнутого властителя. Но очень часто в тот самый момент, как бунтарь достигает своей цели, оказывается, что он побратался с властью, против которой до того столь ожесточенно