мать родила, на память о битом мраморе.
И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,
окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,
мы прикинемся мертвыми, под каблуком хрустя
подлиннику пустоты предпочитая копию.
Стихотворение Иосифа Бродского «Византийское» (1994) во многом загадочно. На первый взгляд неясны и смысл заглавия (при чем здесь Византия?), и семантика метафор, заимствованных из учебника геометрии, и значение мотива археологических раскопок. Не говоря уже о деталях: почему героя некто примет за «дачника»? Почему герой и его возлюбленная будут опознаны в будущем «по плоскостопию»? Каков смысл метафоры подлинник пустоты?
Самый общий смысл стихотворения понятен, он относится к инвариантным мотивам Бродского. Как заметила Н. Г. Медведева, в «Византийском» развивается «тема „жизни после нас“» [700]. В «Византийском», по словам А. А. Чевтаева, происходит характерное для поэта
удваивание пространственного плана субъектной «точки зрения», посредством которого он моделирует «взгляд» на мир и на собственное место в мире с позиции небытия, из пространства, не подверженного воздействию времени;
здесь представлено «пространство, принципиально лишенное человеческого присутствия, тождественное миру смерти»;
[л]ирический герой здесь совершает выход за пределы собственной темпоральной обусловленности, в силу чего его «точка зрения» характеризуется принципиальным всеведением;
видение реальности «дается с „точки зрения“ субъектного „мы“», что «естественно, повышает градус всеохватности действия энтропии времени» [701].
Эти характеристики абсолютно верны. Но они не проясняют семантики всего стихотворения. (Такой задачи, впрочем, авторы процитированных строк и не ставили.) Возможно, не только формальная не-принадлежность «Византийского» к травелогам, но и сложность его «ускользающего» смысла стали причиной отказа от анализа и истолкования стихотворения в книге Санны Туромы «Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия», раздел которой посвящен как раз образу Стамбула – Константинополя – Византии у Бродского-эссеиста [702].
Между тем именно эссе Бродского «Путешествие в Стамбул» (1985) и его англоязычная версия «Flight from Byzantium» являются ключом к пониманию «Византийского». В этом прозаическом тексте европейская культура противопоставлена азиатской прежде всего на основе оппозиции время ←→ пространство: цивилизация Запада ориентирована на время как главную категорию, цивилизация Востока отдает предпочтение пространству:
Это – чудовищная идея, не лишенная доли истины. Но попытаемся с ней справиться. В ее истоке лежит восточный принцип орнамента, основным элементом которого служит стих Корана, цитата из Пророка: вышитая, выгравированная, вырезанная в камне или дереве – и с самим процессом вышивания, гравировки, вырезания и т. п. графически – если принять во внимание арабскую письменность – совпадающая. То есть речь идет о декоративном аспекте письменности, о декоративном использовании фразы, слова, буквы; о чисто визуальном к ним отношении. Оставляя в стороне неприемлемость подобного взгляда на слово (как, впрочем, и на букву), заметим здесь лишь неизбежно буквальное, пространственное – ибо только средствами пространства и выражаемое – восприятие того или иного священного речения. <…> Единицей – основным элементом – орнамента, возникшего на Западе, служит счет: зарубка – и у нас в этот момент – абстракции, – отмечающая движение дней. Орнамент этот, иными словами, временной. Отсюда его ритмичность, его тенденция к симметричности, его принципиально абстрактный характер, подчиняющий графическое выражение ритмическому ощущению. Его сугубую не(анти)дидактичность. Его – за счет ритмичности, повторимости – постоянное абстрагирование от своей единицы, от единожды уже выраженного. Говоря короче, его динамичность. <…> Идея, что все переплетается, что все лишь узор ковра, стопой попираемого, сколь бы захватывающей (и буквально тоже) она ни была, все же сильно уступает идее, что все остается позади, ковер и попирающую его стопу – даже свою собственную – включая (V; 307–308).
Западная цивилизация в трактовке Бродского в своей основе отличается признанием ценности отдельной личности и динамикой, восточная – культом государства, коллективизмом и статичностью.
В эссе Бродского Византия представлена как часть цивилизации Востока, а не Запада, а сменившая ее Османская империя интерпретируется как осуществление, доведение до логического предела главных интенций, тенденций византийской культуры и идеологии. Еще одним воплощением этой же тоталитарной модели автор называет «Третий Рим» – Россию и особенно Советский Союз.
Есть все основания считать, что поэт употребляет лексему Византийское в заглавии стихотворения как отсылку к теме тоталитарной Империи, а не просто «использует это слово в том смысле, в каком Byzantine часто употребляется в английском языке – „нечто сложное, запутанное“», как считает Лев Лосев [703].
Попробую подтвердить свое предположение свидетельствами текста. «Поезд из пункта А» – аллюзия на школьную задачу по арифметике, в которой поезд движется из пункта А в пункт В; названия обеих точек обозначаются латинскими литерами, вторая из которых (Бродским не упомянутая, но содержащаяся в подтексте «Византийского») совпадает с начальной буквой в латинском названии Византия – Byzantium. «Поезд, льющийся из трубы туннеля» – причастие в атрибутивно-предикативной функции в этом метафорическом высказывании отсылает еще к одному арифметическому упражнению, в котором в качестве условия фигурирует вода, переливающаяся по трубе из одного бассейна в другой.
В стихотворении «Пятая годовщина (4 июня 1977)», написанном на пятилетний юбилей эмиграции, при описании советского пространства есть похожая метафора поезд, направляющийся из точки А в пустоту, в неизвестность: «Уйдя из точки „А“, там поезд на равнине / стремится в точку „Б“. Которой нет в помине» (III; 147). В «Пятой годовщине» используется кириллическое обозначение геометрического понятия – Б. Однако это различие – не основание для отрицания того, что в «Византийском» может подразумеваться латинская литера В.
В «Пятой годовщине» пространство представлено как пустое, ничем не заполненное – точки прибытия поезда нет. В абсолютном, «чистом» пространстве тоталитарного («азиатского») мира нет никаких реалий, даже геометрически условных точек. Это представление отчетливо выражено в стихотворении «Назидание» (1987):
Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
В «Византийском» пространство не абсолютно пусто и не безвидно: поезд прибывает на станцию, где имеется кареглазый полицейский, названный жаргонным словцом «мусор», вокруг – море. Однако это пространство анонимно и как бы мертво: не случайно станция, город, море лишены имен, публика на вокзале описана словно покойники (героиня расталкивает «тела», а не людей); в описании применяется «апофатический» метод, принцип «лишенности»: «морщины» (и,