Забегая вперёд, скажу, что чуть позже для меня изготовили коньки, на которых я носился по расчищенному льду, и лыжи, на я которых катался со специально оборудованной горки.
Но это ладно.
Казалось бы, устроил себе счастливое детство, живи и радуйся, но не тут-то было.
В наше имение началось самое настоящее паломничество соседей-помещиков и маминых друзей с детьми. Дошло до того, что всех желающих поразвлечься на халяву нам просто негде было разместить. А ведь всех этих гостей надо было кормить, поить и уделять им внимание. Только и радости, что моим отставным солдатам и крестьянам, которые неожиданно для себя начали неплохо зарабатывать на барских развлечениях, вот так им подфартило внезапно.
Ну да, устроил я, так сказать, диверсию. Каждый раз подходя к волчку и прося дежуривших на льду мужиков покатать меня, я обязательно давал им пару копеек. Гостям я объяснял этот свой поступок тем, что это придумка моих отставных солдат и что будет крохоборством не поблагодарить их за работу. Точно так же поступал и на горке, подавая другим пример. Не всем нравился этот подход, но прослыть крохобором никто не мог себе позволить, поэтому все платили, а наши люди, соответственно, зарабатывали. И если поначалу они с неохотой участвовали в барских развлечениях, то вскоре все изменилось, и среди крестьян с отставниками чуть до драки не дошло при дележе дежурств.
Казалось бы, что там, копейки, но для тех же крестьян, у которых в принципе не бывает денег, эти копейки имеют ну очень большое значение. Да и, честно сказать, в сумме получались совсем даже не копейки.
Но это ладно, как я уже говорил, только нашим людям было хорошо от этого дворянского нашествия, ну и ещё, может, мама не скучала. Меня же все это бесило до невозможности. Как можно заниматься тем же фехтованием или борьбой, когда на тебя постоянно глазеют люди, да ещё и комментировать пытаются. Или о каком душевном спокойствии может идти речь, когда ты в принципе лишён возможности побыть наедине с самим собой.
Сказав, что гости были сплошь халявщики и нас обедали, я немного слукавил. Дворяне, приезжая в гости, зачастую привозили с собой многочисленные припасы как бы в подарок. Поэтому сказать, что мы на этих гостей сильно тратились, это кривить душой. Но от этого бесило меня это столпотворение ничуть не меньше. И главное, что сделать с этим ничего было нельзя. Вот так я и стал злобным Буратино. С нетерпением ждал потепления и зарекся на будущее придумывать развлечения, которые можно использовать всем окружающим.
Но было в этой движухе и кое-что хорошее. Я неожиданно нашёл человека, способного помочь мне в афере с покупкой будущего урожая.
Иван Ефимович Колокольцев был соседом мамы по старому имению и дружил ещё с её родителями. Суровый здоровенный дядька с грустными глазами в потертой одежде, державшийся при этом с очень уж независимым видом, производил неоднозначное впечатление. По словам мамы, его можно было назвать совестью Смоленской губернии. Он в принципе ненавидел несправедливость в любом её проявлении и неважно по отношению к кому. Мог вступиться, не глядя на последствия, перед любым аристократом за какого-нибудь крестьянина и защищать его до конца.
Странно, конечно, все это звучит, особенно учитывая, какое сейчас время, но этот человек именно такой, и я ничуть не приукрашиваю. Наслушался я от мамы разных историй про его выходки.
Очень интересный дядька, похоже, потерявший веру в людей. Приехал он к нам сразу с тремя детьми, сыновьями восьми, десяти и двенадцати лет. Держался среди дворян немного особняком и выделялся среди гостей тем, что искренне радовался за маму, потому что жизнь у нее устроилась наилучшим образом.
Поместье у него, надо сказать, дышало на ладан, позволяло разве что выживать, а не нормально жить. И все равно он, ни секунды не сомневаясь, платил копейки нашим людям, обслуживающим развлекушки, и при этом даже ни разу не скривился, как это делали все остальные.
Со мной он поначалу общался, как с несмышленышем, чем немало забавлял маму. А я в свою очередь по уже выработавшейся привычке ставил его в тупик своими вопросами и удивлял суждениями о тех или иных вещах.
В итоге, мало-помалу в разговорах я, желая выяснить, как могут отнестись помещики вроде него к покупке у них будущего урожая уже в конце зимы или весной, нарвался на неожиданное мнение. Сама идея и подобная возможность поправить дела его заинтересовала, но при этом он не поленился объяснить, что человек, который решит этим заняться, прогорит напрочь.
По его словам, если у помещиков появятся лишние деньги, они потратят их на что угодно кроме развития своего имения. Если и затевать что-то подобное, то в руки помещикам живые наличные давать нельзя. Можно кредитовать их оборудованием, посевным материалом, едой для крестьян — что угодно, но только не деньги. Договориться о таком товарном кредите с условием покупки выращенного по определённым ценам, и на этом все.
Вот так вот он парой фраз и опустил меня с небес на землю. Не встреться он мне, и я, вероятно, остался бы у разбитого корыта. Но здесь наши разговоры об этом не закончились. Иван Ефимович оказался любителем поговорить именно на сельскохозяйственные темы, при этом он не стеснялся называть вещи своими именами. Резкий в суждениях, но при этом готовый искать компромиссы, не терпящий несправедливости и в то же время с какой-то даже крестьянской хитринкой, он как нельзя лучше подходил мне в качестве компаньона для дела, связанного с выкупом урожая заранее.
Конечно, осознав это, я не мог ему не предложить заняться этим в качестве непосредственного исполнителя. Это было тем более уместно ещё и потому, что он как никто другой знал все о живущих в губернии помещиках. Может, не обо всех, но о большей их части точно.
Моё предложение поначалу не вызвало у него энтузиазма, да и понятно почему, ответственность-то нехилая, а человеку его склада характера это ох как не по душе. Но потихоньку, не торопясь, подключив к этому делу маму, что сделать было непросто, я его всё-таки уговорил.
А когда он наконец согласился и узнал, сколько я готов на