Добросердечие по отношению к правонарушителям сродни желанию спасать волков из овечьего стада, что является не только глупостью, но и чистым варварством. Филдинг вновь апеллирует к авторитету Цицерона, приравнивая преступников к пиратам, являющимися общими врагам, коим нельзя доверять и заключать с ними какие-либо клятвы [742]. В руках обвинителя жизнь человека, которую он обязан возложить на весы правосудия, и руководствоваться при этом следует не сиюминутными эмоциями, а объективными обстоятельствами. «Добродетель и невинность могут быть поставлены в опасное положение разве только опрометчивостью [743], которая одна лишь вовлекает их в ловушки, расставляемые обманом и подлостью, назидание, над которым я трудился тем прилежнее, что усвоение его, скорее всего, может увенчаться успехом, так как, мне кажется гораздо легче сделать добрых людей умными, чем дурных хорошими» [744].
Чтобы сделать добрых людей умнее, Филдинг предлагает им поразмыслить над списком отвратительных деяний, которые совершают преступники, объявляющие войну чужой собственности и наслаждающиеся ужасом беспомощных жертв, которых они калечат и убивают без уважения к возрасту, полу и статуса. «Представьте эту картину, – продолжает он, – и вы сразу поймете, кто именно из участников этого чудовищного спектакля заслуживает сочувствия» [745]. Еще опаснее безрассудное добросердечие мировых судей, помноженное на страшный простор, предоставляемый их усмотрению в вынесении решений. «Путаница, происходящая от этой чрезмерной, хотя и не на всех простирающейся строгости в наказании обыкновенных и более тяжких преступлений, и широкий произвол, предоставленный судьям в отношении к мисдеминорам, усилились еще в течение XVIII столетия, от чрезвычайного умножения уголовных статутов. Законы Англии представляют великое разнообразие наказаний, которые, однако не сообразуются с постепенностью или оттенками в вине, но имеют характер произвола или чистой прихоти» [746]. Филдинг настаивает на то, что магистрат должен уметь контролировать страсти, разделять личное и профессиональное, так как природа взывает к мягкости, а закон – к твердости. «Великий Макиавелли утверждал, что суровость не только выгодна, но и необходима, потому как прощение, даруемое одному, подобно слабому звену в цепи правосудия, и воодушевляет больше, чем пугают двадцать приведенных в исполнение приговоров» [747].
Высшим же проявлением опрометчивого «добросердечия» является практика королевского помилования, по ироничному замечанию Филдинга, являющаяся излюбленной прерогативой Его Величества, бьющей по карману Его подданных. «В то время как все или почти все преступления были угрожаемы смертной казнью, судья выбирал лица, которые должны были подвергнуться экзекуции, большинство же преступников отделывалось посредством помилования гораздо меньшими наказаниями. В Лондоне рекордер докладывал королю в совете после каждой сессии о лицах, приговариваемых к смертной казни, король лично принимал участие в рассмотрении доклада и решал, кто из приговоренных должен быть наказан смертной казнью, а кто нет» [748]. По мнению Филдинга, подобная практика сводит на нет смысл уголовного законодательства, призванного сеять семена ужаса в сердцах силой примера. И таким примером, вопреки устоявшейся традиции, должны стать не публичные казни, а оперативное, конфиденциальное и торжественное отправление правосудия. Существующую же практику Филдинг характеризует как «позор на глазах всего христианского мира», так как нарушаются три вышеупомянутых базовых принципа: оперативность, конфиденциальность, торжественность. Первое необходимо для поддержания в человеческом сознании неразрывной связи между преступлением и наказанием: «исполнение приговора должно осуществляться как можно скорее, чтобы жалость к преступнику утонула в отвращении к его омерзительным деяниям, в противном случае в человеческих сердцах невольно пробуждается жалость к тому, кто принимает смерть с дерзостью и бравадой» [749].
Филдинг предлагал соорудить во дворе Олд-Бейли виселицу и исполнять приговоры немедленно в присутствии судей: «Я оставляю вам решать, что произведет большее впечатление: «судный день» в Олд-Бейли или разнузданная тайбернская вакханалия?» [750] Замысел тех, кто некогда задумал объединить понятие стыда и смерти, не оправдался, и «день, который должен покрыть преступника позором, превращается для него момент славы, а триумфальное шествие в Тайберн вызывает сочувствие у кротких сердцем и восторг у дерзких духом» [751]. Потому упование на «дидактическую» силу отвратительных спектаклей, связанных с публичными казнями не предотвращает преступления, а, напротив, генерирует их.
Несомненно, «Исследование» – это один из самых глубоких общественных трактатов середины XVIII столетия, где содержались конкретные и конструктивные идеи по решению проблем, связанных с искоренением организованной преступности в столице. Филдинг изложил свое видение причин роста преступности, и если некоторые он считал устранимыми, то в отношении других был настроен менее оптимистично в силу знакомства с практической стороной дела. Он досконально проанализировал ключевые недостатки английской уголовной юстиции: 1. Возбуждение обвинения есть акт свободного волеизъявления потерпевшего; 2. Дороговизна уголовного преследования; 3. Неуместная снисходительность и необъективность присяжных и судей. 4. Избирательная жестокость наказания и его несоответствие принципам определенности, соразмерности и неотвратимости.
Биограф Филдинга не без оснований полагает, что ему «удалось в отличие от многих сочетать высокие нравственные упования с деловым учетом реальных возможностей. «Есть основания думать, что – помимо закона о спиртном – и другие акты создавались под влиянием его трактата. Особенно это очевидно в связи с «Актом о предотвращении ужасного преступления – убийства», принятым в парламенте в 1752 г., а также в связи с предшествовавшим ему законом «О непотребных домах». Другие законопроекты, озабоченные положением беднейших слоев населения и требовавшие усовершенствования работных домов, не прошли в парламенте из-за организованной оппозиции, но все они были вдохновлены Филдингом» [752].
Базовое теоретическое положение Филдинга гласило, что преступление было структурным следствием развития коммерческого общества. Рост преступности есть результат возросшего благосостояния низших сословий и постепенных изменений, затрагивающих социальные взаимоотношения. Опираясь на неоклассические аргументы о том, что единственный способ сохранения национальной свободы заключался в смешанной форме правительства, Филдинг и другие защитники превентивной полиции приводили доводы о том, что материальное благополучие низших сословий приведут к презрению власти и, в конечном итоге, к анархии. В системе, где свобода была определена c точки зрения независимости от господства, конец безопасности и порядка, базовых условиям верховенства закона, неизбежно ведет к краху свободы.
Эти неоклассические аргументы пересекались с религиозным дискурсом о греховности людей и присутствии постоянной опасности порочных искушений для каждого индивидуума. Религиозные идеи усиливались рассуждениями Джона Локка о разуме как о чистом листе, преобразовании характера через воспитание и созидательную силу привычек и примеров. Сочетание трех дискурсов, классического, христианского и педагогического приводило к логическому заключению, что преступление и беспорядки ставят