Заключение к такому внушительному произведению занимает всего лишь страницу, и несет не информативный, а скорее эмоциональный посыл. Автор признает статистический характер своего труда, и, вспоминая «пресловутое» выражение «легче найти недостатки, нежели их исправить», винится перед читателем, за то, что обозрев картину зла, сделал так мало для его искоренения. Тем не менее, миссию своего труда он видел в привлечении внимания соотечественников к «положению несчастных узников», «разврату и безнравственности, процветающих в тюрьмах» [828]. Далее следуют таблицы с подробными данными о численности арестантов, заработной плате персонала, количестве осужденных за долги и прочая информация [829] в таком объеме, что даже внимательный и заинтересованный читатель подчас чувствует себя перегруженным многочисленными инструкциями внутреннего порядка, данными веса пайки хлеба в разных учреждениях и колебаний заработной платы офицеров и управляющих. В целом работа полностью подтверждает статус серьезного социолого-криминологического исследования, являясь настоящим кладезем статистического материала.
Но возникает любопытный вопрос, почему публикация труда Джона Говарда вызвала такой громкий общественный резонанс, ускорила принятие первого Пенитенциарного статута и на века закрепила за филантропом славу «первого величайшего имени в пенологии». Подобные статистические сведения публиковались и ранее по результатам работы парламентских инспекций состояния тюрем и брайдуэллов. В то же время, обилие информации и ее детализация, отсутствие оценочных суждений в представленном материале, вызывают обоснованные сомнения в том, что просвещенная общественность и парламентарии (кому собственно и был адресован труд) серьезным образом проштудировали все обзоры. Создается впечатление, что все четыреста шестьдесят страниц служат внушительной эмпирической базой для первых трех секций «Общий обзор бедственного положения в тюрьмах» [830], «Дурные привычки» [831] и «Предполагаемые улучшения в структуре и управлении тюрьмами» [832]. Именно на этих четырех десятках страниц Говард не только обобщил и систематизировал все проблемы состояния английских тюрем, обозначенные просветителями и политиками задолго до его путешествий и инспекций, но и предложил четкую «рациональную систему мер борьбы с преступностью», которые принесли ему ту известность, о которой шла речь выше. Несмотря на посвящение книги Палате общин [833], реформатор хорошо понимал, что выступление в Парламенте не будет иметь успеха, если его проект не пройдет «апробацию» в зеркале общественного мнения, поэтому, обращаясь в своем труде к широкой аудитории, Говард использовал множество аргументов, рассчитанных на привлечение различных социальных слоев и политических фракций.
Постараемся последовательно рассмотреть базисные идеи теории и практики Джона Говарда, обеспечившие его пенитенциарным программам популярность и содействие, а его имени – вековую славу. В качестве немаловажных черт социально-культурного контекста XVIII столетия, оказавших определяющее влияние на содержание практически всех социальных реформ, следует рассматривать особенность английской религиозной жизни XVIII в. и рационалистический оптимизм эпохи Просвещения, основанный на вере в безграничные возможности социального прогресса. Евангельские призывы реформатора к христианскому милосердию и спасению страждущих, в совокупности с утилитарным стремлением направить познания в медицине на профилактику и устранение социальных девиаций в конечном итоге закрутили мощный водоворот общественной борьбы в поддержку тюремной реформы.
Авторитетный специалист по социальной истории Дж. Тревельян считает ошибочным рассматривать XVIII в. в Англии как «век нерелигиозный». По наблюдению современного историка В. Высоковой «в самой сердцевине британского Просвещения» были заложены вопросы: Какова «воля Бога»? Кто может знать «Его волю»? Какими средствами она осуществляется? [834] Джон Локк, призывавший к «разумности христианства», объяснил англичанам, что именно Бог и Божественное откровение без труда дарует людям те истины, которые они никогда бы не открыли для себя сами. На этих истинах в XVIII столетии сложился своеобразный этический кодекс, основанный «на христианской доктрине и непомерном чувстве долга», которым руководствовались в жизни большинство рядовых членов английского общества. По мнению Тревельяна, объединение «нового евангелизма» и «активной филантропии», породили в интеллектуалах, социальных и политических деятелях, своеобразный императив поведения, основанный на стремлении посвятить себя «служению человеку, который из-за нищеты, невежества или распутства лишал Бога той славы, которой он был достоин», тем самым «не отвлекаясь от жизненных дел, посвятить их Богу» [835].
Гравюра Яна Лёйкена (1649–1712)«В темнице был, и Вы пришли ко Мне…» [836]
Проповедники и богословы позиционировали участие в благотворительности как лучший путь быть угодным Господу, следовать Его природе и Его воле, подражать Ему в делах: «Пусть все ваши мысли, слова и дела стремятся к Христовой славе, – учил паству основатель методизма Джон Уэсли, призывая, – ходить так, как ходил Христос… и внешне и внутренне во всем подражать Учителю» [837]. Подражание Христу заключалось, в первую очередь, в распространении веры и совершении добрых дел. Особую миссию евангелисты видели в просвещении и обращении тех, кто являлся явным нарушителем законов земных и небесных – преступников и морально падших, как сосредоточение всех пороков, которые им хотелось искоренить. Мы уже упоминали о «евангелическом приливе» [838], который захватил сторонников тюремной реформы во второй половине XVIII в. Евангелисты призывали всех христиан (а не только священнослужителей) посвятить себя заботам «посетить больных и заключенных, одеть обнаженных и накормить голодных». Следуя христианскому долгу, утверждали они, верующий «думает о тех, кто томится в уединенной темнице, лишен