Во всех своих произведениях Дж. Брюстер выступал приверженцем идей Дж. Говарда и выражал восхищение его жизненным примером: «в современную эру глаза человечества потихоньку прозревают: свет гуманизма и просвещения разгорается благодаря упорной работе и милосердию Джона Говарда» [1120]. В предисловии к изданию «Проповедей для заключенных» автор выделяет главную, на его взгляд, цель тюремного реформирования в изложении Говарда: «забота о духовном и телесном здоровье тех, кто оказался в заточении, возбуждение в них таких мыслей и чувств, которые могут, в конечном счете, вернуть их к честной
жизни и сделать полезными членами общества» [1121]. Брюстер призвал последователей идей Говарда «нырнуть» за грешником во тьму, чтобы вывести его к свету, свободе и счастью» [1122]. И здесь мы встречаем характерное для тюремных проповедников смешение понятий преступник ~ грешник, исправление ~ искупление. В обоих изданиях автор постоянно переключается с проповеднического тона на суждения социально-правового характера.
Представляя свои предложения по борьбе с преступностью, викарий Стоктона предлагает две взаимосвязанные меры превенции: организация просветительской работы среди прихожан и «создание целостной системы поощрения добродетели». Рассуждая на предмет нравственного и правового воспитания, пастор мудро замечает, что «наставления взрослых весьма трудная задача, так же как стращание их грехом весьма сомнительно, поэтому следует начать с образования детей… Если эту задачу поставят перед собой воскресные школы, духовные наставники, родители, уже следующее поколение сможет пожинать благодатные плоды» [1123]. Ссылаясь на апостола Павла «мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих…» [1124], Брюстер фактически говорит о построении в желаемом будущем нравственной основы общественного поведения (он даже называет основные ее «столпы» – религия, просвещение, законность), базирующейся на непримиримом отношении к нарушению закона [1125].
Автор, однако, хорошо осознает, что его предложения, ориентированные на создание системы общественной превенции преступления, не решат проблему тех, «чей путь уже перечеркнут преступлением, кто отклонился от нравственных и религиозных заповедей». Брюстер выступает безусловным сторонником права государства на отправление правосудия и считает, что наказание, применяемое к преступнику, должно преследовать две цели: во-первых нарушитель закона должен осознать свою вину и попытаться искупить ее и вернуться в общество полезным его членом, во-вторых наказание должно стать назиданием для других [1126]. Развивая концепцию одиночного заключения Джонаса Хэнвея, викарий Стоктона выступает стойким поборником раздельного (келейного) тюремного содержания. Главный его аргумент – возможность коррекции нравов преступника в условиях одиночного заключения. По мнению Брюстера, только в условиях одиночного заключения возможно духовное перерождения из человека – «образчика худшей морали» в доброго христианина, предрасположенного к добру и готового к возвращению в общество [1127]. В трактате «О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения» автор обстоятельно обосновывает необходимость полной изоляции: «будучи погребенным в одиночестве, где нет общения, но есть рефлексия, нет советчиков, но есть мысль», преступник получает возможность осознать свой грех и суть своего преступления против социального порядка. По мнению викария только наедине с собой он «восстановит цепь событий, которая удалила его от общества, семьи, добра и поместила в эти стены» и «обязательным звеном этой цепи станет сокрушительное раскаяние». И это, убежден Брюстер, покажется ему жесточайшим из наказаний: «неожиданный прорыв сознания, который он испытает, окошко, которое пропустит слабые лучи света, полуночная тишина, которая его окружит, все будет возбуждать в нем трепетный ужас, которого он никогда не испытывал раньше» [1128]. Только подобная рефлексия приведет к осознанному изменению поведения раскаявшегося преступника, и общество сможет рассчитывать на его возвращение в качестве «честного гражданина».
Произведение «Проповеди для заключенных» предназначено для тюремных пасторов и узников, содержащихся в одиночном режиме. В предисловии автор оценивает сложности пастырского тюремного служения: «задача слишком велика, чтобы надеяться на успех», «ведь в замкнутом пространстве собрались самые беспринципные и самые постыдные персонажи», но, продолжает размышлять пастор, «мир ведь еще больше, но Основатель нашей Религии послал своих учеников, чтобы обратить целые народы (выделено автором произведения)» [1129]. Автор предупреждает: на первых порах одиночное заключение может сделать узника «мрачным и подавленным», но он убежден в том, что это лучший момент для того, чтобы «вложить в его руки Священный Текст», который возбудит в нем серьезные размышления, и тогда возникнет надежда «что его сердце будет исправлено, и он во всех отношениях предстанет совершенно новым человеком» [1130]. Именно на этом этапе пастырская помощь тюремного капеллана является определяющей: «он не будет осуждать, но станет увещевать от расточительности и безумия. раскроет милосердие, которое содержится в Евангелие» [1131].
Практическое издание «Проповеди для заключенных» состоит из двух частей: первая содержит шесть проповедей-бесед, построенных на соответствующих притчах и мудростях Священного Писания, вторая – пятнадцать молитв для различных категорий узников: осужденных к смертной казни, подлежащих одиночному заключению, осужденных за воровство и грабеж и т. п. Мотивом первой проповеди «Узник надежды» послужила выдержка из Книги пророка Захарии «Возвращайтесь на твердыню вы, пленники надеющиеся! Что теперь возвещаю, воздам тебе вдвойне» [1132]. Брюстер открывает проповедь измышлением: «Никогда мы так сильно не нуждаемся в Божьем утешении, как тогда, когда ощущаем тяготы бедствия, и никогда бедствие не карает так тяжко, как в том случае, когда мы понимаем, что оно является следствием нашей вины» [1133]. Богослов обращается к теме совести, сравнивая ее с бесконечной чередой образов, которые проносятся перед глазами, и как велико бы не было желание не видеть их снова, они «выплывают из самых отдаленных уголков мира, из недр земли, как свидетельства нашей вины». На это Брюстер отвечает изречением из Книги пророка Иеремии «Может ли человек скрыться в тайное место, где Я не видел бы его? говорит Господь. Не наполняю ли Я небо и землю? говорит Господь» [1134]. Но признавая присутствие Господа во всех наших делах и помыслах, богослов призывает именно в этом обрести укрепление и надежду. Очевидно, преподобный Джон Брюстер был близок к умеренным пуританам, которые не разделяли веру ортодоксальных кальвинистов в предопределение и старались распространять убежденность в том, что покаяние и возвращение к благочестивой жизни может привести к избавлению. Отвечая языком пророков, Брюстер стремился внушить заключенным надежду на Божье милосердие: ««хоть Я отягощал, более не буду отягощать. И ныне Я сокрушу ярмо его, лежащее на тебе, и узы твои разорву» [1135]. Любопытно, что автор использует в основном ветхозаветную риторику, особенно в тех случаях, когда для усиления эффекта проповеди нужно выделить тяжесть греха и отступления, чтобы возможность покаяния и прощения на контрасте воспринималась значительно эмоциональней. Итак, первая часть проповеди